Враги по оружию - Виктор Глумов

— А не спеть ли нам, ребята? — предложил Кусака. — Давайте споем.

И затянул с надрывом, как балладу, гимн Омеги. Слова, некогда исполненные патриотизма, а теперь пустые, пошлые, наполнили танкер:

Славься, Омега, славься, твердыня!

Славься навечно, последний оплот!

Знамя твое поднимаем отныне,

Бохан великий к победе ведет!

Глыба ударил кулаком по пульту, не задев, впрочем, ни одного рычага.

— Нет! — взревел Глыба. — Не то поешь! Не так поёшь! Замолчи!

— Успокойся, — приговаривал Барракуда, — всё так, всё как обычно. На, хлебни.

Не в силах выносить этого, Лекс потянулся к поясной кобуре, в которой носил табельный пистолет. Сейчас он пустит себе пулю в висок, и все закончится… Глыба, внезапно прекративший истерику, спокойно приказал Кусаке:

— Держи капитана. Он у нас что-то расчувствовался. Кусака подскочил к Лексу, вывернул ему руку.

— Прости, капитан, но это ты зря. Это война, капитан, а на войне нельзя так. Лекс уже и сам устыдился минутной слабости. Смерть — не выход. Оседало облако пыли. И было тихо.

— Саперов под прикрытием — осматривать дорогу! — скомандовал он. Кусака отпустил его. Глыба дотянулся и хлопнул по плечу:

— Вот это по-нашему! Вот это, капитан, настоящий героизм пополам с раздолбайством!

* * *

Саперы обнаружили противотанкерные мины и благополучно их уничтожили. По связи разорялись командиры рот, от комбата Грица пришел указ: убивать всех. Без разбору. Зачистить Москву.

Лекс превратился в механизм управления. Чувств не осталось, пришло опустошение и, как ни странно, освобождение. Экипаж головного танкера тоже подобрался, уже никто не причитал, не пел. Даже трезвый и грустный Кусака молча делал свое дело.

Проехать. Встать. Открыть огонь по уцелевшим зданиям — на опережение. Движение? Прямой наводкой по цели — пли! Кто там был, партизаны или перепуганные мирные жители, уже не важно. Омегу укусили. Омега озверела. Громадный организм, в который превратилась армия Бохана, хотел выжить. И желательно, целиком.

Карты Москвы, старые, еще Древних, и новые, не отражали картины города. Москва постоянно менялась: здания разрушались от погодных условий, от ветхости или в ходе уличных боев; местные расчищали одни дороги и заваливали другие, возводили лачуги и стены.

Навстречу колонне вырулили три сендера. Открытые, сваренные из разнокалиберных труб и прутов арматуры, на высоких колесах, они не могли противостоять танкерам. Но помимо водителя, в каждом сендере было по стрелку со странной винтовкой, длинноствольной, с утолщением на конце. Ружья установили на специальные упоры — в руках такую дуру удержать никто не смог бы.

— Хана, — прошептал Глыба. — Бронебойными палить будут. Если еще и зажигательными….

— Огонь! — завопил Лекс одновременно и своему экипажу, и остальным по радиосвязи.

Но танкер — машина массивная, инертная. Пока остановится, пока развернется, пока прицелится… Сендеры мельтешили, двигались зигзагом, и капитан надеялся, что с точностью стрельбы у диких возникнут проблемы.

Открыли огонь из пулеметов, главные орудия танкеров не годились для стрельбы по шустрым сендерам.

— Откуда у них противотанковые? — удивился Глыба и сам же себе ответил: — Эвона, древние какие. Наверное, еще до Погибели устарели десять раз.

Дикие начали палить. С первого раза ни по кому не попали и отъехали — перезаряжались. Танкеры перли вперед, надеясь смять наглецов, и стреляли, не переставая. Лекс с удовлетворением отметил, что ружья у диких однозарядные.

— По колесам, — приказал он в микрофон, — по колесам стреляйте!

Сендеры снова приближались, опять зигзагом. Один подбили, он покатился, сминая трубы, из которых был спаян, водителя, стрелков. Головной танкер внезапно будто толкнуло и повело, Глыба заорал нечленораздельно, а Кусака почему-то спокойно произнес:

— В гусеницу. Вот если бы в движок…

Второе попадание пришлось в башню, и Лекс понял: стреляют не зажигательными, просто бронебойными. Глыба убивался по танкеру, как по любимой женщине.

— Оставаться на местах! — крикнул Лекс. — Огонь!

Барракуда снял стрелка со второго сендера. Кто-то изловчился и из пушки жахнул по третьему.

— Все целы? — спросил Лекс сразу у шести экипажей. — У нас поломка: гусеницу пробили. Будем чиниться. Организовать оборону, обыскать сендеры. Он распахнул люк и выскользнул наружу. Московский воздух вонял гарью.

* * *

Их нашли в подвале разрушенного здания — мутанты, самки с детенышами, не человекообразные, а страхолюдные отродья. Выволокли на улицу, хотя могли бы расстрелять там, внизу. Механик заканчивал возиться с гусеницей, Лекс стоял над душой и курил — то ли уже появилась привычка, то ли вкус табака перебивал вонь Москвы.

— Что с этими? — брезгливо поинтересовался сержант.

Лекс глянул на мутантов и отшатнулся. Ну и хари. У той самки, что стояла ближе к нему, было три ряда отвисших грудей, прикрытых не сходящейся на них кожаной жилеткой. Мутантка крутила носом-пятачком, моргала слезящимися глазенками. За ее юбку, тоже кожаную, цеплялся детеныш, весь покрытый темной шерстью.

— Какая погань! — с чувством произнес Лекс.

Этих приказано было уничтожать в первую очередь — генерал Бохан считал мутантов недостойными жизни. Сейчас, глядя на уродов, капитан с ним соглашался.

И все же… Мутантки держались с достоинством: не орали, не бились в истерике. Стояли, выпрямив спину. Одеты — значит, разумны.

Лекс уже почти отдал приказ расстрелять, но осекся. Вспомнил Тойво. Он уже убил невиновного.

Подчиненные ждали, не сомневаясь в решении командира. Прикажи Лекс отпустить мутантов — тут же доложат Киру, и он наконец-то получит шанс разделаться со старым недругом.

— Кто вы? — спросил зачем-то Лекс у мутантов.

Они или не поняли, или не сочли нужным отвечать. Только разнылся самый мелкий детеныш, и самка сунула ему грудь совсем человеческим движением.

— По приказу генерала Бохана, — Лекс не узнавал свой голос, — во имя Омеги вы должны быть уничтожены. Примите судьбу, не ропща.

Откуда взялись эти слова? Зачем Лекс их произнёс? Он не знал. Он просто выполнял приказ, снова выполнял, хотя уже ослушался один раз — на ферме люберецких. Но сейчас Лекс понимал: оставь хоть одного за спиной — выстрелят вслед. Мутантка с тремя рядами грудей склонила голову, будто соглашаясь.

— Вот ведь, — пробормотал механик, отвлекшийся от танкера, — понимают чего-то… Тоже живые ведь твари. С детями.

На механика зашикали. Осталась малость — приказать солдатам открыть огонь. Лекс медлил, раз за разом обращался к себе, спрашивал: останешься ли после этого собой? А если нет, в какую сторону изменишься? Снова полезешь за пистолетом, снова не сможешь застрелиться? Позор. Не офицер — тряпка. Сдавай командование и увольняйся. Сочтут дезертиром. Как Артура.