Время Сигизмунда - Юзеф Игнаций Крашевский

своему знакомому Станиславу, и приступают.

Коза, вертя головой, стоит с одной стороны, медведь — с другой. Коза раз подскочит к Ягуси, а Ягуся прижимается к матери и кричит от страха, а присутствующие смеются.

Сначала вы видите ясли, конюшенку, в яслях лежит завёрнутый ребёнок, рядом с ним святой Иосиф, опирающийся на палку, тут же стоит на коленях Богородица. Входят, ведомые ангелом, пастухи и кланяются. Вол и осёл склонили головы над бедной колыбелью Спасителя и, как поётся в песне, разогревают дыханием холодный воздух зимнего вертепа.

Все встали на колени и поют:

В колыбели лежит

Потом:

Ангел пастухам говорил

Потом:

А что будет с этим ребёнком, который у нас хнычет, милые братишки? Поём ему весело… и т. д.

А когда звучала эта песнь, с каждой строфой радостного пения весь собравшийся народ так громко, так энергично выводил: «Hoc, hoc — Papa — Ta-ta» и т. п., что было приятно слушать.

В этой простой песенке было столько чувств, столько настоящей радости.

— Тихо, тихо, вот и драма.

Вышел Ирод с рыжей бородой и приказывает убивать детей, а Урвиш, который за него говорит, так настроил свой голос, что детям аж страшно было. Недолго правил Ирод. Вот и смерть с косой, вот и дьяволы, которые за ним пришли. Он тщетно от них вырывается, выпрашивается, хочет заплатить — ничего не помогает; его дёргают и несут в ад.

Эта такая предсказуемая и верная развязка, однако, возбуждает в зрителях дивные чувства. Один из ближе стоящий рабочих, называемых микштальниками, ударил кулаком по столу и воскликнул:

— Поделом ему, негодяю!

Прошло мгновение и появляются новые персонажи — старая баба делает масло, дьявол ей помогает. При виде сильных движений бабы зрители покатываются со смеху.

С поддельным рвением дьявол ей то подставляет маслёнку, то удерживает, то бьёт, а с каждым разом какую-нибудь выходку устроит. Разливается молоко, переворачивается посуда; дьявол соболезнует, плачет, стонет, а всё чаще то толкнёт, то ударит, то ущипнёт старуху.

Невозможно описать, как это радует зрителей, которые залезают на лавки, на столы, чтобы лучше видеть комедию. Несмотря на дьявольские выходки, масло наконец сделали, вымыли и положили в ящики.

— Что будем делать с маслом? — спросила баба дьявола.

— Знаете что, матушка, — отвечает хвостатый, садясь рядом с ней с важной миной, — пойдём на ярмарку и продадим. Жаль есть.

Тогда они идут на ярмарку, но в дороге дьявол выкрадывает из ящика, лижет масло и наполняет посуду, мы не можем сказать, чем, достаточно, что чем-то очень невкусным и неароматным. Сделав это, он уговаривает бабу, чтобы вернулась домой и съела масло сама для своего здоровья. Баба поддаётся убеждениям, возвращаются. Дьявол разжигает огонь, при-приносит вместо поросёнка кота и жарит его на огне с приготовленным маслом.

Старуха начинает звать своего фаворита Мациуса, но не может его дозваться. Садяться к столу, по длинному хвосту баба узнаёт о предательстве, начинается битва. Дьявол без оружия, старуха выступает с кочергой. Естественно, кончается похищением ведьмы в ад.

На сцене появляются корчмарь и его жена, обманывающие ребят, и тут вездесущий дьявол поджидает их, ухмыляясь. Мы видим его скрюченным под столом корчмы и следящим глазами за каждым движением евреев. Евреи его не видят, а это обстоятельство возбуждает сильный интерес у зрителей. После потешной сцены с мальчиками начинается другая между супругами, которая заканчивается битвой. Дьявол выступает в роли судьи.

Один Урвис говорит за всех: за Ирода, за смерть, за бабу, дьявола, еврея и еврейку; и с каждым разом изменяет голос, и то тонко, то грубо, то хрипло говорит, потягивая верёвки своих кукол. Если симпатия может радовать артиста, Урвис должен был быть вполне счастлив, поскольку зрители так были взволнованы этими ситуациями, так во всё гроло смеялись, так ругались, что для них, очевидно, иллюзия была полной.

И новая складчина для жаков сразу посыпалась в шапку. Толпа начала выходить из постоялого двора на улицу. Придворные пана воеводы уже выходили, когда Марцинова сильно схватила за руку Соломерецкого.

— А, это вы!

— Подождите, Бога ради!

— Что вы хотите?

— Тут о вас идёт речь…

— Что такое? Что такое? — спросили другие придворные.

Марцинова таинственно положила на губы палец и, отводя князя немного в сторону, сказала ему:

— На вас составляется новый заговор, только что двое человек, стоящих за мной, договаривались, как вас при выходе из постоялого двора схватить. Будьте осторожны.

— Что? Что? — подбегая, спросил Урвис, который, довольный вертепом, подбежал поговорить со старым товарищем. — Я понимаю, небось снова Лагус, или ему подобный.

— Что такое?

Придворные минуту посовещались.

— Устроим на них засаду.

— Пусть двое выйдут вперёд и будут ждать в засаде.

— Я, — подхватил Урвис, хватая в углу палку.

— Вы, — сказал Шпет Соломерецкому, — в центр.

— Всё же у меня есть сабля.

— Оставьте её в покое, сейчас не время её использовать. Позвольте нам развлечься.

После совещания Урвис с двумя другими вышел из дома. Делая вид, что выходят из дома, они остановились неподалёку и поджидали неприятелей. Но никого видно не было.

Через мгновение Соломерецкий с остальными товарищами вышел из постоялого двора. Вопреки ожиданию никто к ним не подошёл.

— Засада где-нибудь в другом месте, — сказал Шпет. — Сломерецкий, держись в центре, нас десять, жак идёт с нами, справимся.

Таким образом, они в молчании шли дальше. Ночь была тёмная, морозная, и только от снега прозрачная. На повороте нищий, которого мы видели преследующим княгиню, которая выезжала от брата, мрачно обратился к ним:

— Будьте бдительны!

Воеводинские придворные хотели его остановить и допросить, но он бросился в тёмный переулок и исчез с поля зрения.

Практически в то же мгновение четверо пьяных мужчин, поющих на всю улицу, приблизились к ним. Каждый из них заходил с другой стороны, так что ни с того ни с сего они подошли к кучке придворных. Никто их даже не заподозрил, а Шпет, смеясь над пьяницами, начал даже дразнить одного, когда тот, поглядев из-под надвинутой шапки на идущих, в мгновение ока набросил Соломерецкому свою епанчу на голову и свистнул. К нему подскочили другие и, прежде чем придворные достали сабли, четверо нападающих уже схватили князя и унесли. Урвис, который шёл впереди, не заметил этого, но его взбудоражил крик; вместе с другими он побежал за беглецами, которые проскальзывали под домами.

Вдруг они как в воду канули, ичезли. В том месте был перекрёсток, а так как на нём полно было людей, возвращающихся из костёла,