Нож винодела - Ян Маршессо

Элизабет продолжала проповедь:

— «Время разрушать, и время строить; время плакать, и время смеяться; время сетовать, и время плясать…»

Кристоф Блашар был озабочен. Он думал о Пам. Она красивая умная девушка, и впервые он увидел в ней женщину, а не ребенка, которого воспитал. Ради нее он готов был на все. В 1999 году он понял, что винодельческое хозяйство отнимает у него все время и что он не сможет по-настоящему заниматься дочерью. И тогда он без колебаний продал свои владения Кинсли. Он жил лишь ради того, чтобы она была довольна и счастлива…

— «Время разбрасывать камни, и время собирать камни; время обнимать, и время уклоняться от объятий…»

Мариус Пульо был в трансе, глаза его были закрыты. Руки так сильно сжаты, что побелели суставы пальцев. Похоже, он пребывал в большом унынии. Почему полиция отпустила Кинсли? А ведь он видел англичанина, склонившегося над телом священника. Сам он трус, и ему всегда страшно. Вот и в тот вечер он не бросился вперед. Он мог бы вмешаться сразу, но верх взяла его трусость. А теперь ему нужно было найти силы и поговорить с Нинеттой, сказать ей, что она занимается уборкой у преступника…

— «Время искать, и время терять; время сберегать, и время бросать; время раздирать, и время сшивать…»

Луиза Рапо, все еще пристыженная, сжалась в глубине на скамье. Кюш и Клеман отнеслись к ней с невероятным пониманием, никто никогда ничего не узнает о ее проделках с письмами. Кюш, с согласия прокурора Пуаре, замял дело. Она никак не замешана в преступлениях, и в восемьдесят один год преследовать ее в судебном порядке не было необходимости.

— «Время войне, и время миру…»

Нинетта, сидевшая в правом ряду возле кафедры, с величайшим вниманием слушала текст, который читала ее хозяйка. Время от времени ее взгляд искал в толпе верующих Мариуса.

Этьенн Дюкас устроился впереди, в третьем ряду. Он знал, что все действующие лица находятся здесь: убийца — мужчина или женщина — или убийцы и возможные жертвы. Он молчаливо обдумывал свою следующую статью.

Словом, каждый был погружен в свои мысли, когда чтица закрыла книгу. На несколько минут она замолчала, затем магнитофон занял место церковного хора. После хвалебного гимна мадам де Вомор подняла глаза на священника, и тот жестом предложил ей вернуться на свое место:

— Спасибо, мадам. Братья мои, события, переживаемые нашим сообществом, должны прекратиться, виновный должен положить конец своим действиям, спокойствие должно вернуться в Сент-Эмильон.

Стоявший на возвышении викарий подошел к верующим, испытывая некоторое волнение: ведь это его последняя месса в здешней церкви.

— Ступайте с миром во Христе. Ite, missa est.[35]

Отец Клеман проводил прихожан до паперти, в последний раз приветствуя их. Верующие расходились небольшими группами, некоторые садились в машины, начинался воскресный затор…

Матьё отыскал почти всех своих товарищей. Для полной победы ему недоставало лишь одного Жюльена. Но это известный хитрец, Матьё всегда с трудом находил его. Он еще «желторотый» дозорный, то есть самый молодой, однако уже проявлял определенные качества. И речи быть не могло, чтобы он проиграл, когда цель так близка. За двумя узловатыми стволами он заметил расселину.

— Остался только ты, Жюльен, и я выиграю!

Матьё спустился в пещеру. Ощутив ее влажную атмосферу, юный скаут потерял былую уверенность. Внезапно Жюльен, выскочивший словно из-под земли, закричал как безумный и бросился прочь из галереи.

— На помощь!

Испугавшись, Матьё с криком машинально побежал вслед за Жюльеном. Вся группа скаутов, решив, что это игра, погналась за мальчиками. А те в своем стремительном беге увлекали детей подальше от пещеры. Привлеченный криками руководитель тут же поспешил на помощь. Жюльен запыхался, он с трудом приходил в себя.

— Рено! Рено!

Дыхание его прерывисто.

— Это ужасно!

Он опустился на колени, пытаясь успокоиться.

— В пещере мертвец.

В туристическом филиале мэрии допрашивали Анжа Дютура. Прямо сюда его доставила жандармерия Базаса. А задержали его в шестидесяти километрах от города, в старом охотничьем домике. У мэрии журналисты безостановочно фотографировали механика, закрывавшего лицо курткой. И вот теперь он предстал перед тремя лейтенантами полиции: Маджер, Нгуеном и Мартеном.

— Они что там, с ума посходили или, может, принимают меня за Мерина?[36]

— Они считают вас виновным, так что если вы что-нибудь знаете, то лучше поскорее расскажите нам, иначе завтра ваше имя будет красоваться на первых полосах газет.

Надя пыталась проявлять понимание, оказывая в то же время давление на него. С такими людьми это могло сработать.

— Я ничего не сделал!

— Предупреждаю вас, все ваши слова записывает присутствующий здесь лейтенант Нгуен.

— Шане… это не я!

— Анж Дютур, вас заслушивают в рамках дела об убийстве профессора Шане.

— Но я ничего не сделал!

— Вы публично угрожали ему в четверг вечером в «Дубовой бочке». У меня двадцать свидетелей. А затем вы в ярости отправились к нему домой.

— Ну и что, что это доказывает?

— Что вы делали после того, как покинули дом профессора?

Мужчина не отвечал.

— Спрашиваю вас в последний раз. Что вы делали после того, как покинули дом профессора?

Он опустил голову и произнес с некоторой грустью:

— Я пошел на кладбище, и там… я плакал на могиле моего отца.

Три лейтенанта, удивленные переменой в тоне механика, с интересом слушали.

— Я пробовал вино Фабра и Шане, это бывшее хозяйство Дютур…

— Дальше.

— Оно отменное… Тот же запах и вкус, как у вина, которое делал мой отец.

Надя резко прервала Анжа, чтобы выяснить истину:

— И вы думаете, что следователь поверит этому? У вас нет алиби на эту ночь?

— Нет, я был в скверном состоянии. И заснул на кладбище.

Чтобы ввести его в заблуждение, Надя не уточнила часа смерти Шане.

— А на рассвете меня разбудила Луиза.

— Какая Луиза?

— Луиза Рапо, вдова Эмиля. Она каждое утро приходит на кладбище.

Помощница священников принадлежала к числу тех женщин, у которых день начинается с посещения кладбища. Она то убирала могилу, то украшала ее цветами: такое каждодневное занятие помогало ей жить одной.