Опимия - Рафаэлло Джованьоли

Все сенаторы очень хвалили мудрые слова Варрона и высокую должность, по совету того же консула Варрона, который по закону имел право назначать диктатора, был выдвинут патриций-консуляр Марк Юний Пера, который объявил, что назначает своим начальником кавалерии плебея Тиберия Семпрония Гракха.

Когда сенат разошёлся, до рассвета оставалось ещё три часа, и верховный понтифик Публий Корнелий Лентул, выйдя из курии, узнал, что минувшей ночью неизвестные злодеи с неясной, но явно преступной целью пытались проникнуть за ограду сада Весты.

Эта новость, а также известие о почётной встрече консула Гая Теренция Варрона стали в ту ночь предметом всеобщих обсуждений людей, столпившихся на форуме и площади Комиций, а также тех, кто с вечера засел в многочисленных полонах, кавпонах, термополиях, энополиях, ганеях и других злачных местах города.

Верховный понтифик быстро направился к храму Весты, чтобы справиться у максимы о всех подробностях совершенного святотатства и принять меры, которые предотвратили бы повторение столь горестного события.

Луций Кантилий, проблуждав всю ночь напролёт, вернулся на рассвете к себе домой, в окрестности Велабра, совершенно не зная, что делать для спасения Флоронии. На следующий день, к полудню, он пошёл к знаменитому врачу Аркагату, чтобы купить у него за хорошую цену тайное средство, которое — как он надеялся — могло бы навсегда скрыть от глаз весталок и верховного понтифика положение любимой женщины.

Потом он спустился на Форум и, встретившись кое с кем из своих друзей, узнал от них о прибытии консула Варрона и о таинственной попытке проникнуть в храм Весты.

При этой новости Луций Кантилий побледнел и, сильно волнуясь, попросил рассказать подробности.

— Не знаю я ничего, кроме того, что тебе рассказал, — ответил молодой патриций, к которому обратился Кантилий. — Знаю только, что пришли в ужас все те граждане Рима, кто чтит религию предков и верит в спасение родины, пенаты и палладий которой хранятся в храме Весты.

Кантилий склонил голову, помрачнел и сделался задумчивым.

— А если те, кто пытался проникнуть в храм, нацелились не на похищение весталок, не на насилие над ними, а хотели украсть именно священный палладий? — сказал после некоторого раздумья старый всадник, друживший с отцом Кантилия.

— Да, они хотели украсть палладий, — рассеянно ответил Луций, всё ещё не выходивший из задумчивости.

— Да что ты об этом знаешь? — спросил кто-то.

— Кантилий, ты, может, что-то знаешь? — добавил другой.

— Скажи нам, что тебе известно... Может, ты знаешь этих святотатцев или догадываешься, кто бы мог это сделать? — попросил третий.

Вопросы эти, раздавшиеся одновременно и поспешно, привели Луция Кантилия в себя, и он понял, что поступил очень неосторожно.

Молодой человек покраснел, вздрогнул и, плохо скрывая смущение, скорее забормотал, чем стал отвечать:

— Но... я ничего не знаю. Я... говорил... сказал так, потому что мне кажется более естественным, чтобы злодеи проникли в храм Весты за святынями, там хранящимися, а не из-за весталок, их стерегущих.

— Значит, враги уже проникли в самый Рим? — спросил, заметно бледнея, старый всадник.

— А если ты что-то знаешь, то почему не бежишь к верховному понтифику, к претору, чтобы рассказать о виновных?

— Но я же ничего не знаю, повторяю, клянусь молнией Юпитера Громовержца, — резко сказал Кантилий, отвергая предположения тех, кто уже начал делать выводы из слов, сорвавшихся с его губ. — Если бы я хоть что-нибудь знал об этой тайне, думаю, вы мне поверите, что мне не надо было бы вашего понукания, дабы пойти и рассказать обо всём магистратам.

— Конечно!

— Нам показалось, что ты сказал...

— Хватит. Посмотрим, удастся ли верховному понтифику раскрыть что-нибудь.

— Будем надеяться!

— Прощай, Кантилий.

— Прощайте все, — сказал Луций и, расставшись с ними, пошёл было к курии, но, сделав всего несколько шагов в этом направлении, свернул к площади Комиций, а в конце концов, решительно и энергично взмахнув правой рукой, свернул на Этрусскую улицу и скорым шагом направился домой; пробыв там очень недолго, он снова вышел на улицу в обществе освобождённого раба, оставшегося жить в семье, и двух молодых, сильных и проворных рабов. Вернувшись на Этрусскую улицу, он в задумчивости медленно двинулся по ней в компании вольноотпущенника, а в нескольких шагах за ними следовали рабы. Кантилий повернул на Янусову улицу, и тогда отпущенник приказал обоим рабам следовать за собой и продолжал спускаться по Этрусскому переулку к Форуму.

Кантилий же, пройдя несколько шагов по Янусовой улице, задержался перед скромной лавчонкой красильщика, потом вошёл туда и, спустившись на три ступеньки, оказался перед хозяином.

— Здравствуй, здравствуй, и пусть боги покровительствуют тебе. Чем могу быть полезен тебе, о доблестный Луций Кантилий?

Так спросил у молодого всадника красильщик, мужчина сорока восьми лет, низкий, толстый, сильный, с лицом честного и порядочного человека.

— Ты мне можешь оказать большую услугу, о добрый Танфилий, тем более что она ничего тебе не будет стоить.

— Да если бы она даже причинила мне неудобства или ввела в большие расходы, то что с того? — экспансивно сказал Танфилий, предлагая гостю табурет. — Разве я не родился рабом в твоём доме?.. Разве я не был отпущен на свободу добротой твоего родителя?.. Разве тем малым благосостоянием, которого я достиг, не обязан я протекции дома Кантилиев?.. Приказывай, приказывай, о Луций, я возблагодарю богов, которые дали мне сегодня возможность оказать тебе хоть какую-то услугу.

Так говорил Танфилий, и Кантилий в немногих словах раскрыл ему свою душу; ему надо вымазать лицо чёрной краской, надеть на себя платье раба, но всё это надо сделать в большой тайне.

Танфилий от всего сердца согласился помогать Луцию Кантилию, и тот, четверть часа спустя, вышел из лавки полностью преображённым. Лицо, шея, руки приобрели тёмную окраску, среднюю между цветом железа и сажи; одет он был в грубошёрстный тёмный плащ, голову прикрывал пегас, под который он спрятал волосы. В таком виде он был неузнаваем. Кантилий повернул с Янусовой улицы в Этрусский переулок и, спустившись по нему, присоединился к вольноотпущеннику, который поджидал его вместе с рабами на углу, образованном переулком с Форумом, недалеко от площади Комиций. Оттуда Кантилий с одним из рабов отправился к Табернольской улице, а полусотне шагов за ними шли отпущенник и другой раб. Шли они быстрым шагом и вскоре миновали Церолиенскую курию и Субуру, откуда можно было попасть на Эсквилинский форум.

Оттуда всё время сопровождаемый своими спутниками, пробегая одну за другой все улочки, пересекавшие Эсквилинский район, он посетил все ганеи, все лавки, где продавали питьё и еду в этом грязном и людном районе.

Кантилий искал Агастабала, и чем больше он желал найти его, чем настойчивее спрашивал о нём, тем меньше ему удавалось напасть на его след. К началу ноны (три часа пополудни) Кантилий обежал почти весь Эсквилин и уже почти отчаялся отыскать карфагенянина, когда увидел, как из одной грязной, задымлённой ганеи вышел Агастабал в компании двух других нумидийцев. Едва Кантилий заметил их, он быстро прошептал несколько слов рабу, потом скорым шагом пошёл по следам Агастабала и, оказавшись возле жалкой лавки колбасника, вошёл туда и попросил солёной рыбы.