Нью-Йорк - Москва - Любовь - Анна Берсенева

– Микроволновка – это совсем не слишком, – пожала плечами Алиса. – Это же очень простой кухонный прибор. И я ее не…

– Я не просил тебя это делать! – Тим слышал, как тяжело вырывается у него из горла каждое слово. – Если бы мне понадобилась микроволновка, я купил бы ее сам. И обогреватель тоже. И еду.

Ему хотелось положить руки себе на горло, чтобы остановить этот злобный поток слов. Там, в конюшне, остановил же он его как-то!

Он резко повернулся и ушел в комнату. Алисины глаза светили ему прямо в спину. Как светила утром звезда, когда он шел через пустынное поле.

В комнате, кроме обогревателя и покрывала, не было, к счастью, никаких нововведений. Впрочем, как же не было!..

Как обычно, когда он входил сюда, Тим взглянул на тетрадь со своими стихами, стоящую на полке прямо над столом. Он всегда ставил ее там, среди книг, и обложка у нее была совсем как у книги. Он понимал, что и обложка, и положение тетради на полке – это дань его тщеславию, и стеснялся этого. И, конечно, не собирался демонстрировать все это посторонним.

Теперь тетрадь располагалась иначе, чем обычно: не стояла, а лежала на полке, и не корешком, а обрезом страниц наружу.

– Зачем ты ее брала?

Он знал, что Алиса стоит у него за спиной: как-то почувствовал, что она пришла вслед за ним из кухни.

Сказав это, он спохватился было, что она, пожалуй, не поймет, о чем он говорит. Но она поняла.

– Ты предложил мне почитать в твое отсутствие. Я подумала, что это книга.

Ее голос звучал спокойно и ровно. А почему, собственно, он должен был звучать иначе? Ну да, они провели вместе ночь, но что ей в этих ночах на убогой койке! Русская экзотика. Кайф и драйв.

– А это, оказалось, не книга, – усмехнулся Тим. – И ты решила выяснить, чем же должен заниматься человек, чтобы спать под дырявым одеялом и жрать черствый хлеб. А когда выяснила, то прониклась сочувствием настолько, что решила купить ему еду и электроприборы.

– Ты не вызываешь сочувствия.

Теперь ее голос звучал не просто ровно, а холодно. И глаза ее, когда Тим наконец в них заглянул, тоже сияли холодным светом. Он так больно ударил ему в сердце, этот свет, что слова хлынули из горла сами, сами, неудержимо, неостановимо…

– Я сам выбрал для себя все это! Сам, понимаешь? Конюшню, навоз, этот чердак – все это я выбрал сам. И не потому, что больше ни на что не способен, а потому, что иначе нельзя. Нельзя ходить каждое утро в офис и перекладывать бумажки – тогда вот этого не будет. – Он дернул подбородком в сторону тетради. – И мне плевать, что это денег не приносит. На себя как-нибудь заработаю, руки не отсохли пока! – Он сжал кулаки. – И что это нереспектабельно, маргинально – тоже плевать.

Тут он вспомнил круг пишущих стихи маргиналов, к которому по всем показателям принадлежал, и ему стало так противно, что хоть волком вой. Он не хотел принадлежать к этому кругу, он не хотел этого так же сильно, как не хотел становиться белым воротничком, благополучным яппи, или кандидатом филологии, манипулирующим абстракциями, или спившимся бомжем… Он не хотел идти ни по одному пути, к которому с неизбежной и страшной силой толкала его жизнь!

Его жизнь зашла в тупик. Сегодня он понял это со всей очевидностью, как понял и то, что его руки, на которые он так хвастливо и глупо ссылался, не помогут ему из этого тупика выйти.

Он взглянул на свои руки. Оказывается, все это время он сжимал их в кулаки так сильно, что стало больно не только пальцам, но даже мозолям. Кулаки были большие, тяжелые и никчемные. Тим разжал их и спрятал руки за спину.

– Уходи, – глухо выговорил он. – Уходи, уезжай, улетай…

– Уплывай на корабле, – усмехнулась она. – Я поняла. Я так и сделаю.

Входная дверь хлопнула уже через минуту. То есть не хлопнула – Алиса не сделала ни одного резкого движения, – а тихо закрылась.

Тим сел на пол под книжными полками и, положив руки себе на горло, сжал их так, что в глазах у него потемнело.

Слишком поздно он попытался остановить слова, которые так необратимо, так убийственно вырвались из его горла!

Эстер впервые видела такую огромную воду.

То есть такую воду, которая не течет сквозь мир, а покрывает его собою полностью. Атлантический океан вот именно заполнял собою весь мир, даже небо казалось всего лишь его частью. Пароход плыл и плыл уже целую неделю, а океан не становился меньше.

«Ну что за глупости в голову лезут! – подумала она. – Как бы, интересно, океан мог стать меньше?»

Но, как о нем ни думай, умно или глупо, океан обладал одним важным свойством: он не мог надоесть. Именно на это его важное свойство Эстер выходила смотреть каждое утро, на самом рассвете.

Для этого ей даже не пришлось отказываться от своей привычки к поздним пробуждениям: теперь, в декабре, солнце вставало тоже поздно.

О том, что ей следует прислать свои документы в Осло, Эстер сообщили в октябре. Она ждала всю весну и все лето – не известий из Осло, конечно, а известий от Игната. Вдруг он еще раз приедет в Прагу по каким-нибудь своим, связанным с мостами делам, вдруг хотя бы позвонит из Москвы?..

В Прагу он не приехал, а звонок раздался только осенью.

– Третий телефон вам уже, Эстер Давыдовна, – сообщила гардеробщица МХТ, церемонная старушка, пришедшая за нею в гримуборную. – Вчера дважды звонили, застать не могли. Поторопитесь.

Об этом-то можно было не напоминать! Эстер летела по лестницам и коридорам старого пражского театра так, как Золушка, наверное, не летела по дворцу прекрасного принца.

– Да! – воскликнула она, задыхаясь. – Я слушаю!

– Пожалуйста, вышлите срочно ваши документы по адресу, который я вам сейчас назову, – без приветствия прозвучал негромкий голос в трубке.

– Да! – снова воскликнула она. – Вы звоните от…

– Послушайте, пожалуйста, какие документы понадобятся, – перебил этот вежливый голос. – Лучше будет, если вы не запишете, а запомните.

– Я запомню, – наконец опомнилась Эстер. – Диктуйте.

После того как ей были перечислены документы – по тому, что все они должны были быть переведены на английский, Эстер поняла, что они предназначаются для получения американской визы, – она спросила:

– А… он сам не приедет… туда, где я?

Она не знала, имеет в виду Прагу или Америку. Да это было и неважно.

– Он не приедет, – после короткого молчания ответила трубка. – Но я выполняю то, что ему пообещал.

Она тоже выполняла то, что пообещала Игнату. Иначе не плыла бы сейчас по Атлантике, и не стояла бы на палубе парохода «Леди Астор», и не смотрела на первую солнечную рябь, бегущую по воде. И океан, и трансатлантический пароход, и рассвет над водою сами по себе не вызывали в ее сердце никаких чувств.