Дарвин - Максим Чертанов

Дарвин весной правил книгу об орхидеях, занимался примулами (первоцветами) и доказал, что в половой жизни размер имеет значение. Некоторые примулы имеют два типа цветков (ботаники называют такие растения «диморфными»). У одних пестик глубоко упрятан, а тычинки выставлены напоказ, у других наоборот. Шмель прилетел на цветок с коротким пестиком, засунул хоботок поглубже и копошится, не замечая, что основание хоботка при этом задевает тычинки и пачкается в пыльце. Потом обжора садится на другой цветок, у которого пестик длинный и сидит неглубоко, опускает хоботок в нектар, от жадности трясется, налипшая на основание хоботка пыльца валится на пестик. Так происходит перекрестное опыление. Все размеры точно подогнаны друг к другу. А есть и триморфные цветы: с короткими, длинными и средними пестиками. Бывает, конечно, и так, что шмель два раза подряд садится на одинаковые цветки — он же не знает, что это неправильно. Дарвин высаживал семена, получившиеся от скрещивания разных цветков и от одинаковых, и установил, что первые жизнеспособнее. Попытайтесь вообразить эту муторную, адскую работу: неделями следить за каждым шмелем, какой куда полетел, отличать одного от другого… А этот ненормальный сказал: «Ничто в моей научной деятельности не доставило мне такого удовольствия». Скрещивание разных цветков он назвал «законным браком», одинаковых — «незаконным», опубликовал в марте 1862-го в «Вестнике Линнеевского общества» статью «О двух формах примул и об их необыкновенных сексуальных отношениях». Викторианцы отрывали журнал с руками.

Грею, 15 марта: «Я бы хотел сильней симпатизировать вам, вместо того чтобы просто ненавидеть Юг. Мы не можем проникнуться вашими чувствами; если бы Шотландия восстала, я думаю, мы бы гневались… Тысячи лет пройдут, прежде чем народы возлюбят друг друга; но попытайтесь не ненавидеть меня. Думайте обо мне как о бедном слепом дураке…» В апреле Эмма с детьми уехала в Лондон, походить по театрам. Одна из собак Иннеса, впавшая в старческий маразм, напала на соседского ребенка, пришлось усыпить, Дарвин просил у друга прощения. В апреле наконец вернулся в Англию Уоллес, Дарвин позвал в гости, тот приехал, но не сразу, а через два месяца. В мае вышла книга «О различных приспособлениях, при помощи которых орхидные оплодотворяются насекомыми» («On the Various Contrivances by which British and Foreign Orchids and fertilized by Insects»). Продавалась она неважно, но ботаники приняли ее очень хорошо, ею восторгались Д. Оливер, Д. Вентам; даже Ч. Баббингтон, кембриджский профессор, отвергавший естественный отбор, признал ее «стоящей». Лайель назвал ее лучшей дарвиновской работой после «Происхождения видов». Поругал «Атеней», зато религиозный «Литерари черчмен» приветствовал: «Превосходная работа м-ра Дарвина демонстрирует могущество Господа». Книга была такая милая, добрая: никто ни на кого не охотится, пчелки и цветочки помогают друг другу…

К концу XIX века, однако, ботаники стали считать дарвиновскую коэволюцию (совместное развитие зависящих друг от друга живых существ) выдумкой. Лишь в 1920-х годах Ф. Клементе и К. фон Фриш доказали, что «дружба» цветов с насекомыми существует, и открыли такие ее проявления, о каких Дарвин не знал: некоторые тропические орхидеи селят в пустотах корней муравьев, а те их охраняют и подкармливают; сейчас считается, что труд Дарвина прямо или косвенно породил все современные работы по коэволюции и специализации.

Он не бросил орхидеи. Летом обсуждал их с учеными, коллекционерами, директорами питомников. Джон Скотт, сотрудник Эдинбургского ботанического сада, нашел в его книге ошибки и стал постоянным помощником. В июне в Дауни гостил Уоллес. Приехал на каникулы Леонард и свалился со скарлатиной, заразил Хораса, родители были в панике. Генриетта вспоминала, что от их страха ей становилось все хуже, она решила перестать жаловаться на свои болячки — и чудесным образом они куда-то делись. Деревенский врач Энгельхарт осмотрел Хораса и подтвердил опасения Эммы: мальчик «слишком привязан» к гувернантке и надо с ней расстаться. Дарвин не решался. На лето Камиллу отправили в отпуск. За Хораса взялась Генриетта: как писал Дарвин Камилле, «она приучила его, что никто не должен сидеть с ним по ночам; она сделала это так справедливо и мягко, что получилось хорошо». Генриетту отец ценил все больше: знала ботанику лучше мальчиков, ум ясный, организованный, «мужской». Удивительная девушка: «редактировала» всех авторов, включая великих поэтов, дописывала финалы романов по своему усмотрению, но так и не опубликовала ни строчки. Гвен Равера считала, что викторианство загубило жизнь ее тетки: Генриетте бы работать, стала бы ученым, а она провела жизнь, погрузившись в свои и чужие хвори.

Об уме женщин в целом Дарвин был невысокого мнения: они малообразованны — это вина поработивших их мужчин, но и природой им дано меньше, самая умная женщина уступит самому умному мужчине (современные исследования это подтверждают, как и то, что, грубо говоря, самый глупый мужчина глупее самой глупой женщины, — у мужчин разброс по всем характеристикам больше). Но это не значило, что женщина не может делать умственную работу. Генриетта и первая гувернантка, Торли, были прекрасными помощницами в исследованиях. Когда понадобилось французское издание «Происхождения видов», Дарвин обратился к Луизе Беллок, которая участвовала в переводе «Путешествия на "Бигле"». Но та бралась только за беллетристику, другой переводчик не нашел издателя, и осенью 1861 года Дарвин через Меррея договорился с Клеменс Руайе, работавшей с издательством «Гийомен». Она знала работы Ламарка и Мальтуса и вроде бы разобралась в «Происхождении видов». Но она вольничала: сочинила к книге предисловие, где утверждала, что естественный отбор в человеческом обществе означает, что заботиться о слабых не нужно, и, как выяснилось, не поняла (или сделала вид, что не поняла) суть дарвиновских открытий: из ее комментариев следовало, что англичанин лишь подтвердил правоту ее соотечественника Ламарка.

Дарвин, наспех просмотрев черновик перевода, писал Грею в июне 1862 года: «Руайе, похоже, одна из самых умных и странных женщин в Европе: деист и ненавидит христианство и заявляет, что естественный отбор объясняет мораль, природу человека, политику etc.» Она делает любопытные намеки и говорит, что напишет об этом книгу». Месяц спустя он жаловался Гукеру, что переводчица бесчинствует: во всех случаях, когда он говорил, что мы чего-то не знаем, Руайе от себя безапелляционно добавляла: «а на самом деле это так-то и так-то». Для второго издания он искал другого переводчика, не нашел, опять пришлось работать с Руайе, она критику не приняла, а когда выходили следующие издания, отказывалась вносить правку, так что Дарвин долго мучился, пока не нашел нормального переводчика.

12 августа с Эммой и Леонардом поехали в Саутгемптон к Уильяму, там застряли — Эмма умудрилась подцепить скарлатину, лишь 1 сентября попали в Бармут, где ждали остальные дети с прислугой и временной гувернанткой. Камилле Дарвин, собравшись с духом, написал, что в ее услугах пока не нуждаются; позднее, когда Хорас поправится, ее попросят вернуться. «Но я надеюсь, что к тому времени мы отучим его вести образ жизни инвалида. Бедный маленький человечек, он часто плакал, когда пытался и не мог написать Вам. И не удивительно, ибо ничто не могло бы превзойти Вашу доброту к нему». Дети были здоровы, Эмма оправилась быстро, глава семьи чувствовал себя хорошо, но на лице высыпала экзема, было больно бриться, жена посоветовала отпустить бороду. Осенью он писал «Изменения», отвлекаясь на росянку, и убедился, что у нее есть «аналог нервной системы животных»: тронешь иголкой щупальце — реагирует стебель. Описывать это он боялся — на смех подымут.