Биарриц-сюита - Бронислава Бродская
Шрифт:
Интервал:
– Пап, что мне вечером надеть?
– Ну, Ась, а что это так важно? Надень, что хочешь. – Вот так она и знала. Нашла у кого спросить. – А что ты у мамы не спросила, она бы тебе посоветовала… Что мама-то тебе говорила? – допытывался он.
– Ничего не говорила. При чем тут мама? Я же с тобой иду, ты мне скажи… вечно ты мне ничего не можешь посоветовать. Толку нет тебя спрашивать.
– Ну, Ась…
– Что, ну, Ась, что? У меня и платьев-то нет. Может юбку?
– Ну, надень юбку. Какая разница?
– Есть разница. Ты, что, хочешь, чтобы там все на меня смотрели? Чтобы я была как дура?
– Ась, ну кто там будет на тебя смотреть. Люди музыку пришли слушать.
–Да, нет, ты мне так и скажи, что тебе наплевать. Тебе, ведь, наплевать? Я, вот, шорты надену. Ты не против?
– Ась, не надо шорты. Надень юбку с кофточкой, белой. Будет нормально.
– Не хочу юбку. Мне не идут юбки, у меня уродские ноги. Ладно, я сама решу, не думай об этом.
Перепалка с отцом по-поводу юбки наскучила, Ася уже жалела, что ее затеяла. Она отошла, и стала искать в интернете информацию про оркестр. Нашла фотографии дирижера, музыкантов, программы… Минут через десять, ей надоело и тут как раз подошел папа:
– Ась, я вижу ты про оркестр смотришь. Хочешь, мы с тобой найдем всю их сегодняшнюю программу на ютубе и заранее послушаем? – Началось… папа никогда не чувствует, что ей надоело, ему всегда удается так переусердствовать в советах, что ей уже ничего не хочется.
– Не буду я ничего слушать. Сам слушай!
- Ну, почему? Так тебе вечером будет интереснее.
- Сказала: не буду – значит не буду! Еще раз повторить? Ася начинала раздражаться. Слава богу, папа это почувствовал и ушел на кухню.
Ася закрылась в своей комнате и улеглась на кровать. Мысли о завтрашней школе не давали ей покоя. Ну, сходят они на концерт, а утром надо рано встать и идти на занятия, где понятно будет гораздо меньше половины. Интересно, что учителя этого не понимали, им казалось, что она "врубается", да и ей так иногда казалось, а потом… Вот хоть этот последний случай, как раз перед их вынужденным отъездом за визой в Москву. Учительница английского попросила ее задержаться после урока и предложила перейти в более сильную английскую группу, а то, дескать, ее уровень намного выше, чем у всех. Ася что-то промямлила, попыталась сказать, что она посоветуется с папой, учительница улыбалась, в чем-то ее горячо убеждала и потом отпустила домой. Ася шла по улице, мимо знакомых магазинов, и думала о том, хочет ли она переходить в сильную группу по-английскому. Ну, да было бы логично перейти, но… Ася не хотела. Дома она рассказала о предложении папе, он обрадовался и стал ее немедленно убеждать, что "это просто замечательно, что ей, разумеется, надо переходить". Ася молчала, не желая объяснять папе свои резоны: английский – это был единственный предмет, где она действительно чувствовала себя в классе комфортно, она была не хуже, а лучше других. А тут… она опять будет в незнакомом классе, где все старше ее, чужие, насмешливые, свободно говорящие по-английски, а она конечно же будет хуже всех. Вот зачем ей это надо? И так трудно, а папа хочет отобрать класс, где ей легче, но… говорить ему о своих страхах, неуверенности и растерянности было нельзя. Перед папой Ася носила маску благополучности и стойкости. Пусть папа думает, что у нее все в порядке. Вот она и доигралась: веря, что все хорошо, папа уцепился за возможность все сделать "еще лучше". Он так сердился и настаивал, так нетерпеливо дознавался, почему она так глупо "уперлась", что Ася заплакала. Плач перешел в истерику, с папиной точки зрения, необъяснимую. Он замолчал, испугался, потом начал ее утешать, заверять, что "нет, никуда он ее не переведет. Не надо плакать, и потом… знаменитое – все будет хорошо…". Да, откуда он знал, что все будет хорошо. Ася была в этом не уверена.
Наутро он пошел с ней в школу, хоть ей и было неудобно перед ребятами, что "она с папой". Учительница, поговорив с ним две минуты, пошла в класс, а папа так и остался стоять, растерянный и обескураженный. Оказывается, Ася ничего не поняла: ей не предлагали перейти в сильную английскую группу. Просто, поскольку, он нее был неплохой английский, то во-время английского урока, ей предоставлялась возможность заниматься дополнительно французским с парой других иностранцев, учившихся у них в школе. Асю даже немного затошнило от собственной языковой беспомощности: ничего не поняла, все перепутала, была сбита с толку. Хорошо, что папа пришел в школу и все понял, а она… когда она начнет понимать? Когда? Было обидно, страшно и стыдно, даже и перед папой, который по-французски понимал. Дома она опять плакала, а папа стоял рядом со своими "все будет хорошо". Из-за продления визы случилась двухнедельная московская пауза, а завтра… все снова начнется, начнутся ее мучения, о которых она никому не говорила, ни папе, ни маме, ни бабушке. Да, и зачем было говорить? Бабушке вообще ничего не хотелось говорить, она слушать не умела, сейчас же принималась читать мораль и приводить примеры из собственной жизни. Папа бы просто расстроился и все кончилось бы его несмелыми глажениями по голове, а мама… та была бы рада, что "все трудно, что она же говорила…". Ася почувствовала себя одинокой, вот были бы у нее подружки, пусть бы даже новые, французские, но… разве они могли понять Асины проблемы? Кто их вообще мог понять? Только те, кто были в ее шкуре, но в том-то и дело, что в ее шкуре никто никогда не был.
Настроение было не слишком хорошим. Ася считала, что папа сделал, как считал нужным, по– своему, но… за ее счет: ей было трудно, не – ему. Этот папа
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!