Шесть мессий - Марк Фрост

Следующие четыре года прошли в городе Белеме, рядом с устьем Амазонки: международный порт, дюжины культур, сталкивавшихся в противоборстве и взаимовлиянии, тысячи интриг, экваториальная жара, воровство и коварство. Испарения расстилавшихся вокруг джунглей просочились в кровь каждого местного жителя, определив его суть как хищника. Кто бы мог подумать, что подлинную суть человека можно увидеть именно в городе, сплошь населенном отъявленными лжецами, где ни единая душа ни в малейшей степени не была привержена правде? Я сразу почувствовал себя дома.

Я сделался ирландцем (для тамошнего «цветника» это почти экзотика) и в память о тебе взял имя Дойл. Первым местом моей работы стал пароход, ходивший по Амазонке в глубь материка за Манос, к каучуковой плантации близ Риу-Негру. Плантация принадлежала португальцам, а работали на ней туземцы из племени энагуа, что означает «добрые люди». Воистину подходящее название. Мне казалось, что в Равенне я вел самую простую жизнь, но что такое настоящая простота, понял только здесь, познакомившись с образом жизни туземцев. Они живут в хижинах с соломенной кровлей, установленных на десятифутовых сваях для защиты от наводнений. Хотя это племя уже давно контактирует с белыми, порча цивилизации его почти не затронула; оно не ведет торговли и все, что нужно для жизни, получает из джунглей.

Большую часть своего свободного времени я проводил среди туземцев, мало-помалу втираясь в доверие к их старейшинам. Энагуа располагали обширными, просто поразительными знаниями относительно целебных свойств местных растений. Шаман племени использовал в ритуальной церемонии отвар корня аяэуско, и я удостоился чести принять участие в обряде и испытать действие снадобья на себе. Говорили, что это вещество ослабляет узы между телом и духом, а значит, дух может покинуть тело и по указанию шамана войти в сознание какого-нибудь животного, причем того, с кем у вас есть истинное родство, то есть вашего духовного проводника. Я стал орлом, Артур! Я летал над джунглями, ощущал, как взмахиваю крыльями, смотрел вниз на верхушки деревьев острым взором птицы, ощущал голод хищника. Я действительно жил и двигался в теле птицы, во всяком случае по полноте и реальности всех моих ощущений.

Глаза Спаркса горели. Теперь, когда Дойл разговорил Джека, стало ясно, насколько мучительно стремился он поделиться этими впечатлениями. Сколько лет прошло с тех пор, как Джек говорил об этом с кем-либо? Сколько лет прошло с тех пор, как он имел дело с кем-то, кому мог довериться? Только сейчас Дойл со всей остротой ощутил, насколько глубоки были отчуждение и одиночество Джека, как далек он был от какого бы то ни было ощущения сопричастности. Как вообще может человек существовать в таком положении так долго, даже такой стойкий, как Джек, Дойл не понимал: знал лишь, что самому ему это было бы не под силу.

— Этот опыт, — продолжил Джек, — подтвердил то открытие, к которому я стремился с самого первого момента в темноте пещеры: наше переменчивое сознание есть нечто весьма гибкое и податливое, а стало быть, обретенный нами опыт может быть перенесен с одного проявления жизни на любое другое. Ты понимаешь, что за этим стоит? Если все, как в человеке, так и в природе, сделано из одного и того же материала — не важно, как его назвать, Святым Духом или искрой жизни, — если каждая молекула получает информацию от того же самого определяющего духа, это значит, что люди вольны действовать в соответствии со своими убеждениями и нет никакой универсальной морали или сверхъестественной власти, которая управляет нашим поведением… Независимо от наших поступков мы не понесем никакой кары нигде, кроме как здесь, в нашей физической реальности. Если мы и терпим крушение, то на этой земле, как Робинзон Крузо.

Для того, кто обладает смелостью освободить свой ум от конформистского давления общества и выбросить из головы весь обусловленный им вздор, несомненным остается лишь одно — свободная воля. С этого момента у вас появляется возможность определять, что есть добро, а что — зло. Самая высокая, самая строгая мораль — это та, которая признает ответственность лишь перед собой. После того как я пришел к подобному выводу, мне требовалась лишь структура, на которой можно было бы опробовать мою философию.

— Как именно?

Джек кивнул.

— Я приобрел репутацию делового человека. Меня попросили поработать на одного весьма известного в городе головореза, преступного заправилу, и я, сочтя это идеальным вариантом проверки моей теории, взялся за дело, открывшее мне доступ к тайному сердцу города. Не прошло и месяца, как я уже руководил контрабандными операциями бандитского главаря: товары похищались с каждого причаливавшего судна, даже у военных воровали пушки и боеприпасы. Деньги потекли рекой, но я жил скромно в хижине на берегу. Наркотики, выпивка, все мыслимые земные удовольствия были легкодоступны; незаконная деятельность пробуждает низменную сторону нашей натуры и подавляет нравственное начало. Потворство своим желаниям, поблажки своим слабостям, излишества, распущенность плоти — таков цикл, который провоцирует преступное поведение. Я наблюдал все это. Но сам не участвовал. Я делил кров с шестнадцатилетней девушкой, чрезвычайно красивой, которую встретил на побережье. Ее звали Рина; смешанная кровь, индейская и португальская. Ее мать была проституткой, она не знала, кто ее отец, и никогда не училась в школе. Я ни разу не встречал никого подобного ей. Нежная, простодушная, все принимающая на веру. Она обладала удивительной способностью рассмешить меня и, кроме того, всегда поражала тем, насколько земным может быть человеческое существо: это и восхищало, и пугало одновременно. Как и ее физическая красота, ее невежество приближалось к совершенству, в котором мне виделось нечто поучительное.

Я занимался с ней любовью каждую ночь шесть месяцев подряд и начал ощущать возникшую между нами связь, настолько глубокую, что стало ясно: никогда прежде мне не случалось достигать такой степени близости ни с кем, и уж конечно не с женщиной. Однажды утром, проснувшись, я вдруг решил, что нам необходимо расстаться навсегда. Наша близость вдруг представилась мне чрезмерной, нетерпимой, породила что-то вроде клаустрофобии. Я собрал все свои немногочисленные пожитки и ушел, пока Рина спала в моей постели. В ту самую ночь я убил человека, который попытался ограбить меня в переулке, свернул ему шею и оставил его лежать там, как сорняк. И эти два события — уход от Рины, убийство вора — соединились воедино в моем сознании. Я уже давно никого не убивал, а теперь начал много размышлять на сей счет. Стал задумываться, насколько это легко и как часто я совершал это в прошлом, как мало это меня беспокоило. И тут в моем сознании сформировалась одна идея: пожалуй, мне нужно совершить преднамеренное убийство знакомого мне человека в качестве эксперимента. Чтобы посмотреть, как я буду себя чувствовать.

Дойл сделал медленный, глубокий вдох в надежде, что Джек не заметит перемены в его реакциях. До сих пор ему лишь единожды довелось оказаться в присутствии столь непредсказуемой и замкнутой личности: судя по всему, Джек ступил на ту же опасную почву, что и его брат. Неужели общая кровь привела в итоге, пусть не сразу и разными путями, к схожему результату? Неужели это внутреннее зло было присуще Джеку изначально и лишь до поры оставалось под спудом?