Собор - Роман Злотников

Дородный человек в просторной зеленой одежде с длинной седой бородой, клином окаймляющей нижнюю часть лица, картинно воздел пухлые руки с массивными опаловыми четками:

— На все воля Аллаха.

Его собеседник, человек средних лет, совершенно европейской внешности, одетый в несколько заношенный, но тщательно отглаженный костюм и плащ-макинтош, смотрел на него, ожидая продолжения. Бородатый усмехнулся и, повернувшись к обширному двору, заполненному вооруженными людьми, заговорил:

— Никто не знает, что мы сможем совершить. Возможно, наши враги смогут отобрать у нас «копье гнева», но… — он окинул взглядом горизонт, — я не думаю, что им это удастся. А значит, мы сумеем совершить то, что предначертано Аллахом.

— Но что потом? Вы думаете, что вам сойдет с рук уничтожение сотен тысяч людей?

— Если бы вы были одним из нас, — отозвался бородатый, — то ответ на этот вопрос был бы для вас однозначен. Но так как вы отравлены… скажем так, свойственной всем последователям иудейской веры меркантильностью, а я считаю христианство всего лишь одной из разновидностей иудаизма, поскольку ваш Бог Пророк был иудеем по рождению, воспитанию и окружению, я попробую объяснить вам наши побуждения с понятных вам позиций. — Он собрался с мыслями и продолжил: — Скажите, что мы собираемся сделать такого, что уже не было сделано?

— То есть?

— Разве не американцы были теми, кто первыми взорвал атомную бомбу? Причем не просто взорвал, а уничтожил этими взрывами два больших и густонаселенных города?

— Но… тогда была война.

— С чего вы взяли?

Его собеседник удивленно распахнул глаза:

— То есть… как?!

Бородатый снова усмехнулся:

— Я просто спросил, почему вы так уверены, что тогда была война.

— Но это всем известно.

— То есть вы хотите сказать, что американцы считали, что идет война, в которой они обязаны победить, и ради этой победы они имеют право на ЛЮБЫЕ действия, так?

Собеседник не знал, что ответить. В такой постановке вопроса ему почудился подвох, но он пока не осознал, какой именно. А бородатый широко улыбнулся:

— Но ведь мы тоже ясно осознаем, что ведем войну. И почему вы отказываете нам в праве считать, что ради победы в этой, НАШЕЙ, войне мы можем совершить как минимум те же действия, что уже когда-то совершались? Ведь ни один правоверный пока не сотворил ничего более ужасного, что уже не было бы совершено вами — христианами.

Европеец озадаченно нахмурился:

— Вы знаете, я понимаю, что ваши объяснения — всего лишь изощренная казуистика, но… — Он осекся.

— Вы не знаете, что возразить, — закончил за него бородатый, — не стоит. Это тоже будет казуистика. Вы, люди западной цивилизации, очень любите это занятие. И стоит признаться — вы в нем немало преуспели. Настолько, что стали казаться сами себе ужасно умными и взрослыми. И потому назначили сами себя учителями и правителями всего мира. Забыв о том, что все рожденные под этим небом — равны перед Аллахом.

— Ну мы, положим, не так уж виноваты в этом.

— Разве? — вскинул брови бородатый. — Но чьи солдаты еще не так давно топтали эту землю, пытаясь отвратить правоверных от Аллаха и заставить их жить так, как посчитали нужным ВЫ? — Он саркастически улыбнулся. — Да, сейчас вы слабы, бедны и унижены, но когда вы вновь окрепнете, чем вы займетесь в первую очередь? — Его улыбка вдруг превратилась в оскал. — Не тем ли, что вновь, расталкивая всех локтями, полезете в шеренгу учителей и правителей?

Его собеседник смущенно кашлянул. Он был ученым. И если бы ученые в России сохранили свой высокий социальный статус или хотя бы в его институте в Новосибирском академгородке вовремя платили зарплату, он, скорее всего, никогда бы не оказался так далеко от родного дома. А впрочем, это еще не факт. У него были слишком большие амбиции, чтобы он смог удовольствоваться даже званием и окладом академика. А тут за пару недель работы ему предложили столько денег, сколько не получил бы весь их институт за последующие десять лет. И потому он делал порученное ему дело, не особо размышляя над нравственной стороной творящегося здесь. Его больше интересовали практические последствия. Хотя время от времени он предпринимал попытки этакого самооправдания, беседуя с хозяином о морали.

Улыбка бородатого уже утратила злобность и стала даже несколько слащавой.

— Но мы не христиане, мой друг, и нам совершенно незачем идти по пути уже совершенных преступлений. Я надеюсь, что свойственный всем «правителям мира» иудейский меркантилизм сыграет свою роль и заставит этих самозваных владык мира согласиться с нашими требованиями. А их способности в казуистике позволят им сохранить лицо и объяснить всему миру, что они и на этот раз одержали победу. Так что нам не придется ничего и никого взрывать. — Он взял собеседника за плечо и развернул в сторону левой галереи: — Идите и займитесь тем делом, ради которого мы были вынуждены попросить вас оторваться от семьи.

Русский хмыкнул:

— Ну, положим, в казуистике вы вряд ли кому уступите.

Бородатый развел руками:

— Я тоже отравлен, мой друг. Десять лет пребывания в Сорбонне и Оксфорде оставили у меня в душе неизгладимый след. И хотя я нашел в себе силы вернуться на дорогу Пророка, свершенного не изменить.

Его собеседник направился в сторону дверей, ведущих с галереи. Бородатый проводил его взглядом и повернулся к человеку, который заставил его скомкать окончание беседы и побыстрее отправить собеседника. Тот появился на галерее несколько минут назад. Но не подошел к говорившим, а скользнул в небольшую нишу, которые были во множестве выбиты в стене галереи, представлявшей собой обтесанную скалу. То, что сверху выглядело всего лишь как большой караван-сарай, каковых было много на западных отрогах Гиндукуша, на самом деле являлось гигантским пещерным городом, скрывающим в своих подземельях в десятки раз больше людей, чем можно было предположить, рассматривая эту местность на спутниковых снимках. Пришелец был одет в мешковатый маскбалахон и перепоясан портупеей, отягощенной кобурой и кинжалом в потемневших от времени кожаных ножнах, украшенных серебряными бляхами. Этот человек входил в верхушку диверсионной группы, которая захватила атомные бомбы. Когда бородатый повернулся, его лицо настолько отличалось от того, каким было еще пару минут назад, что постороннему наблюдателю могло показаться, будто перед ним совершенно другой человек.

— Что ты хочешь мне сказать, Азлат?

Азлат опустился на колени и подставил голову для благословения.

— Прости, Учитель, что потревожил тебя. Пришло сообщение от Кумли.

— Говори.

— Пули-Шамун и Бадайра полностью разрушены.

Бородатый оскалился. И сразу стало видно, что его лицо привыкло к такому выражению. Каждая складка, каждая морщина заняли свое место.

— Что ж, разве это не то, чего мы ожидали? — Он сделал знак, разрешая посыльному подняться с колен. — Эти американцы так предсказуемы, что это даже становится скучным.