Время собирать камни - Александр Харников

И кайзер ловко стал вскрывать конверты ножом для разрезания бумаги. Достав письмо русского адмирала, он погрузился в чтение…

31 (18) октября 1917 года. Вечер. Лифляндская губерния, станция Венден.

Генерал-лейтенант, барон Густав Карлович Маннергейм.

Низкое серое небо висело над станцией и обещало, может обычный противный осенний дождь, а может быть, и первый в этом году снег Оглушительно кричали рассевшиеся на голых ветвях вороны, догорал в поле искореженный остов германского разведывательного аэроплана "Альбатрос".

Мы прибыли сюда и приступили к разгрузке еще утром. Было тревожно. Стало известно, что, несмотря на перемирие, германцы в любой момент готовы начать наступление на Петроград. Следом за нами в эшелонах двигалась и бригада Красной Гвардии. Тогда я еще не верил в ту силу, которая в любой момент готова была обрушиться на врага, и воспринимал слова Его Высочества Михаила Александровича о гостях из будущего, с иронией и скепсисом.

Меня не убедила даже та машина, на которой мы с Александром Васильевичем всего за час доехали из Питера до Гатчины. Ну, машина, ну быстрая, и что тут такого? А то, что ее формы не похожи на привычные мне — так может делал ее для себя какой-нибудь оригинал-миллионер, а большевики, ее экспроприировали. Любят они такие словечки, что честный швед, пусть и хорошо говорящий по-русски, выговаривая их, может сломать язык.

Первое что меня смутило, эти три больших броневика, каждый на восьми огромных черных колесах, приданные "для усиления" кавгруппе Михаила Александровича. Их я увидел уже при разгрузке. В нашей армии броневики, они своими манерами похожи на балерин-примадонн. Такие же хлипкие и капризные. Чуть грязь, или бездорожье — встают, как вкопанные и только трактором их можно вытащить из лужи.

А тут, я как будто заглянул краем глаз в какой-то другой мир, на какую-то другую войну. Солдаты в пятнистых маскировочных куртках ловко откинули борта платформ, и огромные многоколесные машины урча моторами мягко, не подберу другого слова, слезли на перрон, несмотря на почти полуметровый зазор между ним и краем платформы. Да и сами машины, и сопровождающие их солдаты, одетые в мешковатый мундиры — комбинезоны, которые у них назывались "камуфляжкой", вооруженные короткими автоматическими карабинами, были какими-то совсем "не нашими".

Легко, будто на цыпочках, спустившись с железнодорожного откоса, бронированные машины замерли, замаскировавшись в придорожном кустарнике. Стволы их огромных пулеметов теперь смотрели в сторону дороги, по которой к нам могли пожаловать германцы. Когда я подошел к его Императорскому Высочеству, ему рапортовал взводный командир "пятнистых", со странным званием "старший прапорщик". Броневики и их команды, были прикомандированы к Михаилу Александровичу. Выслушав распоряжения его Императорского Высочества, старший прапорщик, козырнул, сказал, — Есть, товарищ генерал-лейтенант, — и, повернувшись кругом, пошел туда, где его люди уже растягивали над броневиками маскировочную сеть.

— Ты подумай только, Густав Карлович, — удивленно качая головой сказал Его Высочество, — тоже Романов, но не родственник…

— Велика Россия, — ответил я, — и Романовых в ней, наверное, все же больше чем Маннергеймов.

— Да, наверное, — ответил Михаил Александрович, о чем-то задумавшись, потом тряхнул головой и добавил, — Ты, Густав Карлович ничего такого не подумай, но ведь до самого последнего времени мне казалось, что все уже кончено. Ну, еще день, ну два, ну месяц, ну полгода… В общем, все, конец.

Я ведь историю как-никак помню, и знаю, что санкюлоты делают с Бурбонами. А тут — раз, и все поменялось. Снова конь, палаш, я снова командую, и эти команды выполняются. Все это не во сне, когда просыпаешься со стуком сердца у горла, и понимаешь, что то, что сейчас было, это опьянение атакой, свист пуль, топот копыт — это всего лишь сон, морок, счастливый мираж…

Тут я решился задать Великому князю один вопрос. Но, едва я произнес, — Ваше Императорское Высочество… — как Михаил Александрович, прервав меня, сам дал ответ на невысказанное мной.

— Нет, Густав Карлович, больше никакого Высочества, — сказал он, нервно дергая щекой, — умерло Высочество, когда ошалевшие от жажды власти политиканы отняли ее у моего брата под дулами револьверов аки ночные тати. До недавнего времени я был лишь гражданином Михаилом Романовым, существом никчемным и никому не нужным. А теперь есть еще и товарищ генерал-лейтенант Михаил Романов, и этот человек мне нравится, пожалуй, даже больше всех остальных.

Его никто не заставит прятаться в тылу, жениться на "правильной" супруге, или присутствовать на совершенно неинтересном ему балу. А что же касается "товарища", скажу тебе, что чувствую принятым себя в некий могущественный рыцарский орден. Не морщись, Густав Карлович. Эти "товарищи" совсем не те, что были всего месяц назад. А их Сталин ничем не похож на жалкого болтуна и фигляра Керенского, и даже на прожектера Ульянова.

Он, и его янычары, гвардейцы, чем-то похожие на преторианцев из будущего, сметут любого, кто будет мешать их планам. Сейчас им нужно чтобы мы с братом были на их стороне. В случае нашего правильного поведения это "сейчас" станет вечным, а мы сможем участвовать в восстановлении того, что когда-то было Российской Империей. Нам хотят показать — как надо было управлять Россией.

Кстати, Сталин решился еще на одну вещь, на которую не хватало духу моему брату. Он объявил монополию внешней торговли, и монополию на торговлю хлебом внутри страны. Вот так вот, учись Густав Карлович, с каждым шагом "товарищи" приобретают сторонников, и уничтожают врагов. Германский флот у Эзеля, Керенский, большевистские "бешеные" во главе с Троцким и Свердловым, Гучков, теперь хлебные спекулянты… А ведь прошел только месяц Что же будет дальше?

Вздохнув, Михаил Александрович отвернулся в другую сторону. Пока мы с ним беседовали, станция потихоньку оживала, наполняясь тот суетой, которая обычно бывает на фронте. Казаки и текинцы выводили из вагонов и седлали лошадей. Конское ржание, крики, разговоры, торопливо выкуриваемые цыгарки. Все было, как в Гатчине, но с обратным знаком, там была погрузка, а тут разгрузка. Текинцы, лишь сев на коней, тут же взяли станцию в кольцо дозоров, никого не выпуская за посты. Казаки собирались немного дольше. Вот мимо нас под уздцы провели несколько легких подрессоренных бричек, запряженных сразу четырьмя лошадьми. К моему изумлению, на барском месте, с достоинством, расставив колеса, расположились пулеметы "Максима". Я чуть не потерял дар речи, но все пояснил его Императорское Высочество.

— Вот, смотрите, господин барон, — сардонически улыбаясь, сказал он, — святая простота, ничего особенного: бричка, четыре коня и… пулемет. Наши "друзья" уверяли меня, что в наших условиях это самая совершенная машина смерти, по своей эффективности превосходящая даже наши броневики. Двадцать броневиков я в одном месте собрать не смогу, а эти пулеметные брички, которые казаки называют тачанками — запросто. По грязи броневики не пройдут, а тачанки — легко. У броневика кончилось горючее, и он встал, а коню нужна лишь трава, овес или ячмень. На крайний случай хватит и одной травы. Так что, посмотрим…