Диктатор - Сергей Снегов

ФАЛЬК. Я думаю. Я так думаю, что костенею. Ужас, о чём я думаю!

БИБЕР. О чём вы всё-таки думаете?

ФАЛЬК. Величайший герой нашего времени, знаменитый полководец объявил геройство преступлением. Как это пережить, я спрашиваю?

БИБЕР. Как-нибудь переживём. Что ещё нам остаётся?

Константин Фагуста не преминул воспользоваться приездом двух гостей из Клура для новых нападок. Гамова он обвинил в противоречивости, его помощников в том, что они либо настолько тупы, что не видят этих противоречий, либо настолько трусливы, что не смеют ему возражать. «Где логика? — грозно спрашивал Фагуста в передовой статье. — С одной стороны, диктатор осыпает денежными наградами и орденами всех, отличившихся на войне, а в своей «Декларации о войне» и в беседе с гостями из Клура объявляет всех воюющих преступниками и грозит после войны предать Чёрному суду тех солдат и офицеров, каких сам же удостаивал награды. И с такой программой наш правитель собирается выиграть войну?»

Мне лохматый редактор «Трибуны» временами внушал возмущение, но я не мог с ним не согласиться: последовательностью программа Гамова не блистала. Временами казалось, что его стратегия одновременно преследует две разные цели — и одна мешает другой. Я высказал это Гамову. Он возразил с неудовольствием:

— Фагуста многого не понимает и не должен понимать, но вы, Семипалов, вряд ли меньше ответственны за нашу политику, чем я. А она стремится к двум разным целям. Во-первых, выиграть эту войну, а во-вторых, воспользоваться победой, чтобы уничтожить саму возможность войны. И я заранее примиряюсь с тем, что после победы мы не будем восхвалять те военные действия, какие привели нас к победе.

В общем, это были те идеи, что он повторял и до «Декларации». Но они всё больше вызывали во мне сомнения. Вначале я склонен был считать их эмоциональными выплесками, но теперь стало ясно, что здесь продуманная концепция. Вызывающая фраза: «В мире нет ни одного разногласия между государствами, которое могло бы оправдать гибель хотя бы одного ребёнка» — была подобна внезапному залпу среди настороженной тишины. Удивляюсь, что Фагуста не сыграл на этой фразе.

Очередное заседание Ядра отвели докладу Гонсалеса о стараниях Чёрного суда во враждебных странах. У меня было впечатление, что разрекламированная частная война выдохлась, ещё не начавшись. «Вестник Террора и Милосердия» в каждом номере печатал заочные смертные приговоры и награды за их выполнение. Но несколько террористических актов против малозначительных лиц погоды не делали.

Прищепа доложил о подготовке весеннего наступления кортезов. Через океан движутся суда с людьми и снаряжением. К весне Фердинанд Ваксель будет иметь в пять раз больше войска, чем имел, когда пошёл на Забон, и начнёт он с гигантского метеоудара. На побережье Кортезии переоборудуются метеостанции, их генераторы способны контролировать весь океан. На заводах сгущённой воды работают в три смены. Впервые в истории Кортезии введено ограничение на электроэнергию, основная масса её канализируется на заводы энерговоды.

— Поняли, что имеют дело не с правительством моего дядюшки, — весело заметил Пеано. И на этот раз его радостная улыбка не камуфлировала унылое настроение. Он гордился, что его оценивают выше, чем маршала Комлина, и готовятся к битве с ним серьёзней.

Гамов смотрел на весеннюю кампанию другими глазами:

— Открытый удар Вакселя меня не страшит. Но если он зальёт наши поля и не даст отсеяться… Штупа, как с контрциклонной борьбой? Что вам потребуется, чтобы обеспечить весну и лето?

— Уверенное противодействие метеонаступлению врага гарантирую лишь при двойном расходе энерговоды, — ответил Штупа.

Гамов поглядел на меня. Я высоко поднял брови. Это означало, что я возражаю против удвоенного снабжения Штупы энерговодой. Была одна тайна в производстве энерговоды — и её пока Штупа не знал. Гамов сказал:

— Увеличим поставки энерговоды. Но о двойном снабжении не мечтайте. Прищепа, есть ещё сведения о враге?

Важных сообщений о врагах Прищепа больше не имел. Но о союзниках они были. Ширбай Шар прибыл в Кортезию и ведёт там переговоры. Кир Кирун, брат Лона Чудина, президента Великого Лепиня, зачастил с визитами в Конду, а там полно кортезов — с некоторыми он встречается. А Мгобо Мордоба, президент Собраны, молчаливый, улыбчивый, невозмутимый, со всеми одинаково вежливый, в парламенте обвинил нас в измене союзному долгу и в отречении от идеалов дружбы с малыми нациями. «Такое идейное предательство не может остаться неотомщенным!» — грозил он. Вероятно, Собрана первая откажется от формального союза с нами и вступит в активный союз с Кортезией.

— Пусть вступает. А как в Кортезии относятся к идее новых союзов?

В Кортезии приобретение новых союзников приветствуется. Только один против — Леонард Бернулли. Яростный оратор, лидер независимых, фермер в молодости, ныне профессор, он доказывает, что приятельство с бывшими союзниками Латании лишь отягчит Кортезию. Вот выдержка из его речи в сенате: «Гамов отделывается от швали, чтобы облегчить свою тележку, а мы эту шваль перегружаем себе». Он за концентрацию всех сил Кортезии против нас. Кстати, Бернулли — личный недруг Амина Аментолы. При встречах они не здороваются.

— Бернулли вообще мало с кем здоровается, — заметил Вудворт. — Мы с ним учились на одном курсе университета. Леонард был из тех студентов, которые плохо действовали на печень профессоров. Служить под его начальством ещё можно, но иметь его в подчинённых — не дай бог!

Гамов, отпустив министров, попросил остаться меня, Вудворта и Прищепу. Если десять человек составляли Ядро, то мы четверо являлись его центром. Я сказал, когда остальные ушли:

— Прищепа, вы жаловались, что финансовые возможности разведки малы. Могу предложить вам подспорье — сто миллионов золотых диданов.

И я вручил ему бумажку, усыпанную семизначными цифрами.

— Войтюк? — догадался Гамов.

— Войтюк. Сегодня передал мне шифры ста счетов. Вклады в банке «Орион» в Клуре.

— Вы сейчас самый богатый человек в Латании. Сто миллионов диданов! Голова кружится! — сказал Вудворт. Кортезианское уважение к богатству не было вытравлено в нём десятилетием службы в Латании.

Гамов спросил:

— Значит, кортезы пошли на игру? И что внесли нового?

— Войтюк порадовал, что Аментола согласен на тайный союз со мной, чтобы способствовать падению Гамова и моему вступлению на престол Латании.

— Почему на престол? — удивился Гамов. — Разве я на престоле?

— Так сказал Войтюк. Слово «престол» в полученной им шифровке.

— Не удивляйтесь, — сказал Вудворт. — Аментола — человек умный и деловой. Но в истории осведомлён не больше, чем слепец в живописи. Диктатор для него лишь синоним императора. Кортезов такие ошибки не возмущают. Они не требуют у своих президентов учёности.

— Хорошо, пусть престол. А дальше?