Последний танец Марии Стюарт - Маргарет Джордж

– И этой. – Он вынул пробку из бутылки и продемонстрировал такой же тайник. – Это было немного сложнее, так как содержимое следовало защитить от влаги.

Он похлопал по отрезу ткани.

– Это использовалось для невидимого письма с помощью квасцов. Как будто ради того, чтобы помочь мне, она также написала инструкции для всех своих адресатов. – Он покачал головой. – Должно быть, ей нравилось заниматься подобными вещами. Для нее это было чем-то вроде вышивания и помогало коротать время.

– Где вы все это достали? – спросил Фелиппес.

– Здесь и там, – ответил Уолсингем. – Объем ее переписки был поразительным. Естественно, чем больше она писала, тем больше посланий мы могли перехватить. Эта туфля получена благодаря ее переписке с леди Нортумберленд во времена «северного восстания». Отрез ткани находился под защитой французского посла, который думал, что он отправляет обычный подарок. Бутылку отобрали у иезуита, изображавшего виноторговца из Бордо, когда он прибыл в Дувр. Пока Энтони Бабингтон находился в ее свите, шифры цвели и множились, как нарциссы на весеннем лугу. Теперь он уехал и с такой же энергией строит заговоры в Париже, о которых нам своевременно сообщает Пейджет.

– Вам придется завести сундук для таких вещей, – заметил Фелиппес.

– Думаю, нет. Я наконец пришел к пониманию того, как уничтожить ее. Вы знакомы с тридцать пятым псалмом? «Ибо они без вины скрыли для меня яму – сеть свою; без вины выкопали ее для души моей. Да придет на него гибель нежданная, и сеть его, которую он скрыл для меня, да уловит его самого; да впадет в нее на погибель»[14].

Уолсингем махнул рукой в сторону своих экспонатов:

– Вот как мы поймаем ее. Ее ребяческая вера в подобные уловки послужит наживкой для нас. Все очень просто: мы перекроем ее каналы сообщения. Потом откроем один канал связи, который она будет считать абсолютно надежным. Мы задействуем все эти приспособления – шифры, бутылки с тайниками и так далее. Мы будем просматривать всю ее корреспонденцию. Рано или поздно появится очередной заговор, а когда она даст свое письменное согласие… – Он дернул головой, словно отгоняя надоедливую мошку.

– Заговор будет фальшивым?

– В этом нет необходимости. Сойдет и настоящий. Разумеется, поскольку мы с самого начала узнаем о нем, он будет безвредным. – Уолсингем стал укладывать вещи обратно в ящик. – Заговор Трокмортона хорошо послужил нам, так как раскрыл все ее возможности посылать и принимать тайные сообщения. Шрусбери слишком мягко и невнимательно обходился с ней. Пора заменить его кем-то по нашей рекомендации и заключить ее в настоящую тюрьму. Она будет заперта, как принцесса в башне, какой ее видят всевозможные поклонники, и перестанет получать любые письма. – Он вздохнул. – О, как она расстроится… и как счастлива будет, когда откроется «тайная» линия сообщения!

Уолсингем искренне рассмеялся – впервые с начала разговора.

– Осмелюсь предположить, это будет счастливейший день для нее… как и для нас.

Две женщины стояли на крыше Туррет-Хаус, небольшой квадратной башни, построенной на окраине охотничьего парка, и любовались октябрьским пейзажем.

Охота началась; внизу они слышали лай гончих, создававший свою особую музыку – музыку осени и жаркой погони. Шрусбери имел великолепную псарню, и сегодня все стаи находились в полной готовности. Там были длинноногие преследователи, такие, как шотландские борзые и гладкошерстные английские гончие, и охотники поменьше, которые преследовали добычу по запаху, такие, как бассеты и бладхаунды. Они звонко лаяли, предвкушая начало охоты, и рвались с поводков.

Маленькие терьеры и спаниели, собравшиеся у ног Марии, вторили более крупным сородичам, тявкая и возбужденно бегая вокруг.

– Нет, мои дорогие, вы не можете присоединиться к ним, – сказала Мария, наклонившись и пытаясь успокоить их. – Вы останетесь с нами и будете смотреть. Вы такие маленькие, что вас могут принять за убегающих зайчат.

Она взяла скайтерьера на руки и провела ладонью по его гладкой шерстке:

– Я знаю, что у тебя очень острый нюх; главный псарь говорит, что ты можешь идти по запаху, оставленному два часа назад. Но дело в том, дружок, что я не могу потерять тебя.

Она прижала его к себе; он был единственным оставшимся в живых из того выводка, который леди Босуэлл прислала ей почти десять лет назад. Она назвала его Армагеддоном, потому что эта кличка выглядела комичной для храброго маленького животного и потому что Босуэлл был прежде всего бойцом, жаждавшим последней битвы. Разумеется, все остальные укоротили кличку и называли его Геддоном, что звучало вполне невинно.

– Смотрите, Шрусбери обращается к нам! – воскликнула Мэри Сетон, стоявшая на крыше рядом со своей госпожой. Они перегнулись через парапет и посмотрели вниз.

Шрусбери, сидевший на боевом коне, махал им рукой.

– Мы вернемся после охоты и заберем вас! – крикнул он.

Мария помахала в ответ, показывая, что поняла его. Дворяне часто возвращались сюда, чтобы подкрепиться после охоты и рассказать о своих приключениях. Шрусбери недавно построил трехэтажную башню, которые вошли в моду в охотничьих парках, и роскошно украсил ее. На лепных потолках переплетались цветы из Франции, Англии и Шотландии, над каминами висели фамильные гербы, а оконные стекла покрывали геральдические узоры.

Охотники пришпорили лошадей и поскакали следом за возбужденными гончими, далеко опередившими их.

Мэри Сетон видела, как ее госпожа тоскливо смотрит им вслед. Раньше ей иногда разрешали выезжать на охоту, но преувеличенные новости – некоторые говорили, что она уезжала слишком далеко безо всякой охраны, – дошли до сведения Тайного совета, и Шрусбери получил строгий выговор за небрежность. Впрочем, теперь это не имело значения: Мария не могла ездить верхом из-за пошатнувшегося здоровья. Прошлым летом ее даже приходилось выносить на улицу на носилках, и она в лучшем случае могла мирно сидеть возле пруда с утками. Но Мэри Сетон знала, что каждый раз, когда Мария слышит лай собак и видит бегущую свору, она хочет отправиться за ними, забывая о своем нынешнем состоянии. Ее сердце, заключенное в стареющем теле, оставалось молодым.

«Как и мое, – подумала Мэри. – Мои суставы тоже болят, и я больше не могу нагибаться и носить тяжести».

Мария стояла на фоне ярко-красной и золотой осенней листвы и густо-синего неба над ними. Внезапно Сетон вспомнила, что видела это раньше… Но где?

– Эти цвета очень идут вам, – сказала она. – Яркие тона, такие же, какими пользовался Клуэ, когда писал ваш портрет.

Да, вот когда это было.

– Клуэ! – Мария негромко рассмеялась. – Это было давным-давно, в прошлой жизни. У тебя память настоящего ученого.

Она вздохнула и указала в сторону парка. Охотники почти скрылись из виду, но они все еще слышали лай гончих.

– Эти цвета гораздо более прекрасны, чем на любой картине. Давайте принесем скамью и посидим здесь.