Мартовские дни 1917 года - Сергей Петрович Мельгунов

Для того чтобы вставить эпизод в правильные хронологические рамки, будем иметь в виду, что к этому времени болевший Алексеев вернулся уже к исполнению своих обязанностей. Комментаторы, как из кругов крайне правых, так и из лагеря противоположного, готовы толковать «ослушание» ген. Гурко как доказательство причастности его к замыслам совершения «дворцового переворота». Это как-то мало соответствует духу нашумевшего письма Гурко Николаю II 4 марта и придает задуманным планам характер такой организованности, какой в действительности не было (правда, Гучков говорил, что в феврале заговорщики собрались верные части подвезти в Петербург)187. И вот относительно казаков мы имеем документ, как раз противоположной версии о вызове войск с фронта, которую давал Протопопов. Дело шло не о вызове казаков с фронта, а о уводе казаков из столицы, – если угодно, в этом можно увидеть подтверждение замыслов в Ставке, но не замыслов правительства188. Из письма военного министра пом. нач. штаба Клембовскому 14 февраля явствует, что в Ставке предполагали два казачьих полка, находившиеся в столице, перевести на фронт. Беляев писал, что этого нельзя сделать ввиду возможных беспорядков, ибо, применяя казаков на роль усмирителей, можно добиться порядка «без стрельбы», которая производит на общество отрицательное впечатление. Военный министр сообщал, что если наступит успокоение, то можно будет оставить в столице один полк в составе шести сотен, но наступит такое время «очень не скоро», – не раньше 1 марта, через две недели после возобновления сессии Госуд. Думы. Упоминает в своем дневнике (15—22 января) о вызове гвардейской кавалерии ввиду «опасения волнений» и придворный историограф Дубенский (упоминает со слов кн. Оболенского, уволенного с должности градоначальника в конце 16 года), причем ген. Дубенский записал, что в Царское Село «командируется гвардейский экипаж, так как сводный полк не очень надежен», т.е. командируется та именно часть, появление которой уже во второй половине февраля привело Царя якобы в такое волнение189.

Отбросим и эту вводную легенду – очевидно, достоверность ее весьма проблематична. Остается лишь вопрос о пулеметах, которыми вооружена была полиция в дни февраля. Вопрос о пулеметах действительно косвенно, как бы в частном порядке, по инициативе некоторых администраторов и советчиков со стороны поднимался в правительственных кругах. Вспомним негодование, какое вызвала в Совете министров летом 15 года деятельность Юсупова в Москве. Московский правитель, между прочим, ставил вопрос о вооружении полиции австрийскими пулеметами. В конце 16 года вопрос о снабжении войсковых частей пулеметами для подавления мятежа поднимала записка Римского-Корсакова, переданная министру вн. д. Сам Протопопов упоминает в показаниях о своем разговоре с Курловым, который считал целесообразным снабдить стражников пулеметами. Тут начинается мешанина. Ген. Мартынов, пользовавшийся в своем исследовании неизданными документами, приводит свидетельство нач. арт. упр. при верховн. главнок. ген. Барсукова о том, что мин. вн. д. с начала зимы 15 года(?) обращался к Алексееву с просьбой снабдить полицию пулеметами. В напечатанном тексте явная опечатка – в начале зимы 15 года Алексеев не был еще в Ставке; в начале зимы 16 года – тогда Протопопов не состоял министром вн. д.: в начале зимы 17 года – тогда в Ставке отсутствовал больной Алексеев. Но ответ Алексеева, в изображении Барсукова, был определенен – он отказал на том основании, что пулеметы нужны на фронте. Тем не менее Протопопов говорил Белецкому в феврале (в дате и здесь бессмыслица): «Мы еще поборемся. Пулеметы уже пришли». По сообщению Белецкого, пулеметы предполагалось применить, если толпа пойдет на Царское Село. А пока что полиция обучалась стрельбе из пулеметов – так утверждал Родзянко. Делали это «нагло», – показывал Родзянко в Комиссии, – делали открыто на площади и в пожарной части на Офицерской. Сын Родзянко с возмущением писал отцу из Екатеринослава, что там на соборной площади также открыто обучают полицию обращению с пулеметами. Подобные же сведения шли из Смоленска. Очевидно, это была «мера общего характера». В Петербурге, как узнал Председатель Думы, полиция располагала 600 пулеметами. Тогда он и член Гос. Сов. Карпов 21 января подняли дело в Совете Обороны. Военный министр был смущен и объяснил, что обучаются стрельбе учебные войсковые части. При всеподданнейшем докладе 1 февраля Родзянко, считавший, что для обывателей достаточно «винтовок», довел до сведения верховной власти о наличности пулеметов у полиции. Царь сказал: «Я ничего этого не знал и не знаю», тем не менее именно тогда, по словам Родзянко, Николай II заявил: «Если вспыхнут беспорядки, я их задавлю». На вопрос в Чр. Сл. Ком. Протопопов ответил, что он, узнав о пулеметах из газет, запросил Балка, который объяснил сведения ошибкой; идет обучение молодых солдат. Протопопов распорядился дать опровержение. Пулеметы после выступления Родзянко в Совете Обороны широко были использованы в революционной нелегальной печати – им уделил внимание и «Осведомительный Листок» (№ 2) Ц. К. большевиков, говоривший, что во всей Империи полиция снабжена пулеметами… В дни «недели» боев в Петербурге никто не сомневался в том, что полиция стреляла из пулеметов по толпе. «В каждом доме мерещились пулеметы», – вспоминал Пешехонов: на чердаках, крышах, колокольнях. «У нас притихли пулеметные залпы, – записывает Гиппиус 1 марта, – но в других районах действуют вовсю и сегодня». Автор дневника отмечал, как «героические» городовые «жарят» с Исаакиевского собора. Даже Белецкий будет говорить о стрельбе полицией из пулеметов 1 марта на Бассейной, где он жил. Со слов кн. Голицына (Председателя Совета) сам военный министр скажет о стрельбе с крыши дома на Мойке. Что же удивительного, если на эту тему в то же первое марта английский посол пишет в Лондон Бальфуру официальную телеграмму! Уверенность была столь велика, что Гиппиус без колебаний записывает, как факт, вздорное сообщение, что Протопопов, явившись в Думу, прежде всего передал Керенскому список домов, где поставлены пулеметы. Их очень много – ген. Лукомский в письме Каледину говорил о 100 обнаруженных пулеметах, чем сильно дискредитировано военное министерство. Было известно, что установкой пулеметов специально распоряжался некий жандармский генерал Гордон. Фактом этим особо заинтересовалась Чр. Сл. Комиссия. Хабалов показал, что он впервые услышал о Гордоне и пулеметах от Керенского, когда находился в «министерском павильоне». Но так мифический жандармский генерал и остался не выясненной загадкой – даже в перечне имен в изданных материалах Чр. Сл. Комиссии, где так тщательно редакция сообщала звания и пр. титулы всех лиц, так или иначе проходивших через следственное производство, Гордон не нашел себе соответствующего обозначения. Комиссия вызвала через газетные публикации свидетелей, которые могли бы дать точные сведения о пулеметах. Следователь Юзевич-Компанеец допросил несколько сот человек и установил, что