Убийца по прозвищу Англичанин - Дэниел Сильва

– А ты член Совета?

Этот вопрос, казалось, позабавил его.

– Это я-то? Сын школьного учителя из Бернского предгорья… – как бы желая подкрепить это заявление, он приложил кусок хлеба к своей груди, – и вдруг член Совета Рютли? Нет, я не член Совета, я просто один из верных его служителей. Такими являемся все мы в Швейцарии – служителями. Служителями иностранцев, которые приезжают к нам, чтобы положить деньги в наши банки. Служителями правящей олигархии. Служителями.

– Какие же ты предоставляешь услуги?

– Безопасность и разведку.

– А что ты получаешь за это?

– Деньги и продвижение по службе.

– Значит, ты сообщил Совету то, что слышал насчет Рольфе?

– Совершенно верно. И Совет сообщил мне, что он скрывает.

– Коллекцию картин, которые дали ему нацисты за услуги в банковском деле во время войны.

Петерсон чуть-чуть наклонил голову.

– Герр Рольфе скрывал ценные предметы и весьма сомнительную историю, ряд жутких обстоятельств, с точки зрения Совета.

– И что же Совет наказал тебе делать?

– Усилить наблюдение за ним. Быть уверенным, что герр Рольфе не совершит ничего безрассудного в свои последние дни. Но появились весьма тревожные признаки. В банк Рольфе прибыл визитер – человек из международной еврейской организации, проявляющей активность в отношении спящих счетов, появившихся в результате холокоста.

То, как небрежно Петерсон это произнес, резануло Габриеля.

– Затем я перехватил ряд факсов. Похоже было, что Рольфе договаривался о том, чтобы нанять реставратора картин. Я задал себе простой вопрос: почему умирающий человек тратит время на то, чтобы отреставрировать свои картины? Мой опыт подсказывал, что умирающие обычно оставляют подобные мелочи своим наследникам.

– Ты заподозрил, что Рольфе планирует передать эти картины?

– Или еще того хуже.

– А что же может быть хуже?

– Публичное признание того, что он вел дела с высокопоставленными нацистами и офицерами германской разведки. Можете представить, какое создаст впечатление подобное признание? Оно разразится бурей над страной. На фоне этого споры о спящих счетах будут выглядеть как маленькая пыльная буря.

– Это все, чего боялся Совет?

– А разве этого недостаточно?

Но Габриель слушал не Герхардта Петерсона, а Аугустуса Рольфе: «Было время, когда я считал этих людей моими друзьями, – еще одна из моих многочисленных ошибок».

– Они опасались, что Аугустус Рольфе раскроет существование Совета. Он ведь знал про Совет, так как был его членом, верно?

– Рольфе? Он не был просто членом Совета. Он был членом-основателем.

– Значит, ты отправился к нему?

– Я сказал ему, что я кое-что слышал – ничего конкретного, учтите, все было сказано очень тонко. Рольфе ведь был старый, но мозг у него был по-прежнему прозорливый, и он в точности знал, что я пытался ему сказать. Бог мой, он же как-никак швейцарский банкир. Он знает, как одновременно ведутся два разговора. Когда я ушел от него, я был убежден, что у Совета большие проблемы.

– И как же ты поступил?

– Прибег к плану Б.

– А что это такое?

– Украл чертовы картины. Нет картин – нет и связанной с ними истории.

* * *

Петерсон отказывался продолжать без сигареты, и Габриель нехотя согласился. Снова он ударил ладонью по стене, и снова Одед просунул голову в приоткрытую дверь. Он дал Петерсону сигарету из собственной пачки. Когда он нажал на кнопку зажигалки, Петерсон так резко вздрогнул, что чуть не свалился со стула. Одед смеялся всю дорогу до двери. Петерсон так осторожно втянул в себя дым, словно боялся, что сигарета может взорваться, а Габриель каждые несколько секунд поднимал руку, чтобы прогнать дым.

– Расскажи мне о Вернере Мюллере, – сказал Габриель.

– Он играл во всем ключевую роль. Если нам надо было добраться до тайной коллекции Рольфе, то требовалась помощь Мюллера. Мюллер был тем, кто разработал систему охраны. Поэтому я поручил моим людям нарыть столько грязи о Мюллере, сколько мы сумеем найти. А ведь у Мюллера руки были нечистые. Ну у кого из нас на самом-то деле они чистые? – Поскольку Габриель ничего не сказал, Петерсон продолжил: – Я поехал в Париж потолковать с Мюллером, можно не говорить, что он согласился работать на нас.

Петерсон докурил сигарету почти до фильтра, потом угрюмо раздавил ее в пустой суповой миске.

– Операция была намечена на следующий вечер. Рольфе планировал поехать в Женеву и провести ночь в своей тамошней квартире. А реставратор картин должен был приехать на следующее утро. Команда проникла в виллу, и Мюллер направил их в комнату для просмотра.

– Ты входил в эту команду?

– Нет, моей обязанностью было обеспечить, чтобы цюрихская полиция не появилась в середине операции. – И только.

– Продолжай.

– Мюллер отключил систему безопасности и выключил камеры. Затем команда вошла в сейф, и догадайтесь, что они обнаружили?

– Аугустуса Рольфе.

– Живого и невредимого. Три часа ночи, а старик сидел там с этими своими чертовыми картинами. Мюллер запаниковал. Воры не были знакомы Рольфе, но старик и Мюллер занимались одним и тем же. Если старик обратится в полицию, Мюллеру конец. Он выхватил револьвер у одного из сотрудников Совета, заставил старика подняться в гостиную и выстрелил ему в голову.

– А шесть часов спустя явился я.

Петерсон кивнул.

– Друг Рольфе давал нам возможность выяснить, существует ли в действительности реставратор. И если реставратор обнаруживает тело и звонит в полицию, значит, скорее всего он всего лишь реставратор. Если же он обнаруживает труп и пытается сбежать из города… – Петерсон поднял вверх руки, словно желая сказать, что другие объяснения не нужны.

– Значит, ты делаешь так, чтобы меня арестовали.

– Совершенно верно.

– Как насчет первого детектива, допрашивавшего меня?

– Байера? Байер ничего не смог. Для Байера вы были просто подозреваемым в убийстве швейцарского банкира.

– Зачем было устраивать шум и арестовывать меня? Почему было не дать мне уехать?

– Мне хотелось напугать вас до полусмерти и заставить вас дважды подумать, прежде чем приезжать сюда снова.

– Но на этом дело не кончилось.

Петерсон отрицательно покачал головой:

– Нет, к сожалению, это было всего лишь начало.

* * *

Большую часть остального Габриель знал, так как пережил это. Молниеносный рассказ Петерсона лишь укрепил существовавшие у него подозрения или заполнил пробелы.