Город у эшафота. За что и как казнили в Петербурге - Дмитрий Шерих

Палачи стали надевать на него саван, который совсем закрывал ему голову, но они не сумели этого сделать как следует, ибо не вложили рук его в рукава. Полицеймейстер, сидевший верхом на лошади возле эшафота, сказал об этом. Они опять сняли саван и опять надели так, чтобы руки можно было связать длинными рукавами назад. Это тоже, конечно, прибавило одну лишнюю горькую минуту осужденному, ибо когда снимали с него саван, не должна ли была мелькнуть в нем мысль о помиловании? И опять надевают саван, теперь в последний раз. Впрочем, он, по-видимому, потерял всякое сознание и допускал распоряжаться собою, как вещью. Палачи свели его с эшафота, подвели под виселицу, поставили на роковую скамейку, надели веревку…

Я отвернулся и простоял за министром юстиции боком к виселице все 20 или 22 минуты, в продолжение которых висел преступник. Я был в таком состоянии духа, что не могу сказать, били ли барабаны после того, как я прочел приговор, или нет. Мне кажется, нет: я ничего не слыхал; другие говорят: били. Извольте после этого писать историю по словам очевидцев. К счастью, они, однако ж, не всегда теряют и слух, и зрение. Я по крайней мере сознаюсь, когда не могу свидетельствовать что-нибудь наверно. Наконец, министр юстиции сказал мне: «Его положили в гроб».

Я обернулся к виселице и увидел у подножия ее простой гроб, который обертывали веревкою. Тут же стояла телега в одну лошадь. На телегу положили гроб, и правосудие человеческое кончилось.

С Смоленского поля я опять должен был заехать к министру юстиции, чтобы составить протокол об исполнении приговора Верховного Уголовного суда. Протокол этот приложен к делу суда.

Министр юстиции, пожимая мне руку сказал: «Трудная вам досталась роль».

«Я думаю, ваша тоже была нелегка»…»

Александр Семенович Харламов

Правитель канцелярии петербургского обер-полицеймейстера, чиновник особых поручений при министре внутренних дел, действительный статский советник. Был свидетелем казни Каракозова; воспоминания об этом дне были опубликованы в 1906 году в журнале «Исторический вестник».

«В день совершения казни над Каракозовым я также отправился на Смоленское поле, но уже по собственному желанию, а не по наряду начальства. Толпа народа собралась невообразимая, и я уже терял надежду пробраться к эшафоту, но меня выручил генерал, командовавший войсками, собранными вокруг эшафота.

— Александр Семенович! — окликнул он меня, с трудом и сам проезжая в коляске сквозь толпу. — Садитесь скорее!

Я сел; мы подъехали к каре, и я пешком уже дошел до эшафота. Эшафот состоял из деревянной площадки, обнесенной перилами и возвышающейся от земли не более одного аршина. На эшафоте стоял столб с блоком. В блок продета была тонкая веревка с петлей на лицевой стороне. Другой конец веревки был спущен чрез блок по ту сторону столба. Тут же стоял и палач, рыжий мужик в красной рубахе и плисовых штанах, без шапки. Подле эшафота переминался с ноги на ногу священник в епитрахили, с св. крестом в руке, и чиновник в вицмундире, читавший про себя какую-то бумагу (приговор суда, как оказалось впоследствии).

Я встал у перил эшафота, с лицевой его стороны, где были пристроены три или четыре ступеньки.

Священник подошел ко мне и робко заговорил:

— С кем имею честь говорить? — спросил он, кланяясь мне.

Я назвал себя.

— Вот, ваше превосходительство! — тихо продолжал священник. — Меня берет тяжкое сомнение, и я желал бы узнать от вас, как мне поступить. Каракозов — преступник, он руку свою поднял на помазанника Божия, но я его напутствовал и видел его непритворное раскаяние. По власти, мне данной, я отпустил ему его грехи: это было за час, за два только. Могу ли я теперь, на эшафоте, проститься с ним по-христиански или нет? Как на это посмотрит правительство?

Я от всего сердца пожал руку у старика и сказал:

— Действуйте по внушению вашего сердца: вот все, что я могу вам сказать. Вы — не судья: вы представитель Божия милосердия! Пред вами человек, отходящий на суд Божий. Я бы на вашем месте простился с ним по-христиански.

— Благодарю вас! — отвечал горячо священник, хватая меня за руку. — Благодарю вас! И вы думаете, что начальство с меня не взыщет?..

— Не думаю, а совершенно уверен. Начальство делает свое дело, а вы делайте свое, — отвечал я.

— Благодарю вас.

Священник отошел на то место, где прежде стоял.

Вдали показалась известная всем колесница, на которой высоко сидел привязанный к столбу Каракозов. Отряд конных жандармов окружал колесницу. На груди у Каракозова была прикреплена дощечка с надписью: «Цареубийца».

Колесница въехала в каре, и Каракозова сняли на землю. Он был одет в арестантский серый халат и такую же серую шапку. Лицо его было болезненно-бледно, глаза блуждали. Руки у него не были связаны.

Его взвели на эшафот и поставили под петлею. Войска опять взяли на караул, и началось чтение приговора, осуждавшего Каракозова на смерть чрез повешение.

Каракозов стоял не шевелясь, без шапки, с лицом, совершенно окаменелым. О чем он думал в это время, если он только мог думать?.. Я смотрел на него пристально, и мне казалось, что в глазах его была такая тоска, которой никогда больше не увидишь…

Чтение кончилось; на эшафот взошел священник и, нагнувшись к Каракозову, начал ему говорить последние земные утешения. Каракозов, казалось, его не слушал.

— Вы меня слышите? Вы меня понимаете? — довольно громко спросил священник.

— Да, и слышу, и понимаю, и молю Бога простить меня и подкрепить. Тяжко мне!.. — проговорил Каракозов глухим голосом, но совершенно отчетливо.

— Молитесь, милосердие Божие бесконечно! Молитесь в душе вашей… — И священник заговорил так тихо, что я перестал слышать. Продолжалось это довольно долго, но никто и не подумал помешать этой последней беседе.

Я помню тот момент, когда священник поднял св. крест над Каракозовым… Боже мой, что тогда произошло! Каракозов судорожно вцепился в руку священника и прильнул губами к кресту, потом упал на колени, и колени его стукнули о помост. Стоя на коленях, Каракозов целовал крест… все целовал, много раз, и из глаз его текли слезы… Я думаю, что Бог простил ему его преступление и прочие грехи ради его сердечного раскаяния, ради этих последних слез его, ради этой неземной тоски, которую я видел в его глазах.

Но довольно! Слишком долго уже это тянулось.

Священник дотронулся до плеча Каракозова и указал ему крестом на небо. Каракозов вздрогнул, но тотчас поднялся на ноги и опустил руки. Священник опять перекрестил его, потом поцеловал, низко поклонился и сошел с эшафота, со слезами на глазах, глубоко взволнованный.

Каракозов стоял неподвижно под петлею, и только глаза его провожали священника, его последнего друга на этом свете.

Подошел палач, снял с Каракозова арестантский халат и надел на него холстинный мешок с длинными рукавами, которыми и перевязал ему руки за спиною. Каракозов не только не противился, но даже протягивал руки и сам вдевал их в рукава.