Синьора да Винчи - Робин Максвелл

Слившись с толпами прихожан, отовсюду стекавшихся к храму, мы вплотную приблизились к исполинским церковным вратам, как вдруг во мне с такой силой сказалась малая нужда, что я не успела даже предупредить приятелей о временной отлучке. Скользнув в проулок позади Дуомо, я поспешно воспользовалась «рожком», а затем в раздумье прислонилась к стене. Моя неприязнь к церковной обстановке со временем ничуть не уменьшилась, и я раздумывала, удобно ли будет незаметно уйти до начала мессы, а потом принести Лоренцо свои извинения. Несколько минут я не могла определиться, что во мне побеждает: нелюбовь к католичеству или любовь к Лоренцо. Он всегда так дорожил присутствием друзей на публичных торжествах.

В конце концов я со вздохом решила вернуться, но едва я вышла из проулка, как со стороны улицы Ларга, откуда мы сами только что прибыли, послышался смех. К собору вывернули трое мужчин. В одном из них, к своему немалому удивлению, я узнала Джулиано. Он шел кое-как, прихрамывая, поддерживаемый с двух сторон молодыми людьми, одним из которых оказался Франческо Пацци. Другого я видела впервые. Они дружески обнимали Джулиано за плечи, а Пацци даже пытался его щекотать.

Что-то встревожило меня при виде этой троицы: я твердо знала, что Джулиано самое место в постели. Да и Франческо Пацци слишком своевольничал с ним, явно злоупотребляя правами сродственника. Утихомиривая предостережения внутреннего голоса, я рассудила, что это дает о себе знать неумолчный материнский инстинкт. Успокоив себя таким образом, я вернулась к высоким церковным вратам и вошла в собор.

Месса уже началась. Поверх голов несчетного множества прихожан, теснившихся плечом к плечу, я увидела юного кардинала Сансони, без помех добравшегося до предназначенного ему места на главном престоле. Лоренцо с друзьями расположился в северном приделе, у крытой галереи возле клироса, с выдержанным почтением он внимал разворачивавшемуся перед ним помпезному обряду.

Я снова обернулась к вратам, ища глазами Джулиано, и с облегчением увидела, как он вошел, уже один, и занял место у хоров в южном приделе.

Чествуя новопровозглашенного кардинала, патер передал ему Святые Дары. Рафаэль с воздетыми руками пропел: «Hos est corpus meum»,[28]и в тот же момент зазвонил ризничный колокол. Мужчины сняли головные уборы, и вся церковная паства, зашуршав одеждами, разом опустилась на колени.

И снова во мне все восстало против показного соборного лицемерия. На краткий миг я помедлила последовать общему примеру, и этого было достаточно, чтобы краем глаза заметить сбоку острый проблеск света. Я повернула голову и невольно наткнулась взглядом на Джулиано — он тоже все еще стоял, но весь спал с лица. Еще мгновение, и вспышка повторилась — это солнце отразилось на клинке меча, занесенного Франческо Пацци над головой Джулиано. Откуда ни возьмись, какие-то люди обступили младшего Медичи, подобно голодной стае волков, и вонзили в него ножи, и кололи снова и снова.

Я закричала: «Нет!» — но мой вопль потонул в оглушительном реве боли и ярости, заполонившем и клирос, и престол. Лоренцо!

Сквозь толпу я кинулась к алтарю и меж беспорядочно метавшихся прихожан до странности ясно различила, как Лоренцо, с окровавленной шеей, намотав на руку плащ, отбивает кинжальные удары человека в бурой священнической рясе. Неожиданно откуда-то сзади вынырнул Полициано и вонзил свой клинок в спину злоумышленника. Лоренцо поспешно выхватил меч из ножен, но его уже со всех сторон обступили Боттичелли, Фичино и прочие преданные сторонники.

Мне отчаянно хотелось присоединиться к ним, но объятая паникой толпа уже несла меня к выходу. Я успела заметить, как Франческо Пацци ринулся Лоренцо наперерез, а тот, подобно молодому оленю на живописном панно, установленном впереди клироса, прокладывал себе дорогу за алтарь, к новой ризнице. Его друзья продолжали отражать яростные нападки убийц, в один момент прекратившиеся — как только все убедились, что Лоренцо уже у ворот ризницы и вне опасности. Только тогда приверженцы Лоренцо бросились следом за ним. На плитах пола остались несколько поверженных заговорщиков, а посреди собора все еще стоял опьяненный бойней, истекающий кровью Франческо Пацци.

Лоренцо с друзьями скрылись в ризнице, с грохотом захлопнув за собой ворота, так что гул прокатился в высоких сводах Дуомо. Я приободрилась. Мимо меня пронеслись Пацци, подобные дикой орде, и кинулись вон из собора. Я осталась одна — нет, наедине с Джулиано, неподвижно лежавшим на полу в луже густеющей крови.

Я медленно двинулась к нему, зная, что помощь ему уже не нужна. Опустившись рядом на колени, я убедилась, что его череп разрублен почти надвое, синий колет изорван в клочья, а сплошь исколотое тело напоминает кусок сырого мяса. Воздев глаза ввысь, я обнаружила на лестнице, ведшей на органные хоры, чью-то нелепую фигуру.

Это был Сандро Боттичелли. Уцепившись за лестницу, он свисал с нее, обозревая картину кровопролития, учиненного над его побратимом. Даже с высоты ему было видно, что для Джулиано все навсегда кончено. Наши глаза встретились, но я не могла издать ни звука — я лишь простирала руки в мольбе, сама не зная, кого умоляю и о чем.

Боттичелли проворно слез вниз и скрылся в ризнице. Я сняла накидку и прикрыла ею своего павшего друга. Даже без оружия я вознамерилась охранять несчастного покойника от злых посягательств тех, кто задумал бы и дальше осквернять его.

Вскоре мимо меня пронеслась группа людей и скрылась в распахнутых соборных створах. Последним бежал Анджело Полициано, то и дело беспокойно оборачиваясь, но наконец и он скрылся из виду. Я же осталась и много часов просидела у трупа, проливая над ним слезы и тщетно пытаясь уразуметь причину столь бессмысленного убийства. В храме мстительного Бога я шепотом посылала ему проклятия.

Отстояв на часах возле тела убитого Джулиано, я наконец смогла уйти, предоставив покойника заботливому попечению сестер из Сан-Галло. Не чуя себя, я направилась прямо во дворец Медичи, едва ли видя и слыша людские волнения на городских улицах. Немного придя в чувство, я убедилась, что вокруг меня полно вооруженных мужчин от мала до велика — все они стягивались к жилищу правителя, желая положить жизнь на его защиту.

Едва на балконе показался Лоренцо, как глухой ропот толпы перерос в рев. Повязка на его шее напиталась кровью, и на левом плече красного парчового колета тоже расплылось темное пятно. Он поднял руку, и крики усилились. Я сама поневоле начала скандировать его имя вместе со всеми: «Лоренцо! Лоренцо!» Ах, только бы он жил!

Я была бы не в силах передать ту муку, что отражалась на его лице. Держался он гордо и прямо, но его душа под хрупкой телесной оболочкой поникла и изнывала. Лоренцо потерял брата, свою «лучшую половину», как он не раз говаривал нам. Ему долго не удавалось утихомирить гул толпы, но в конце концов его слова перекрыли общий гвалт.

— Горожане Флоренции, — с удивительной твердостью и самообладанием обратился к людям Лоренцо, — великая утрата постигла нас сегодня. Мой брат…

По его горестно сморщившемуся лицу я даже издалека могла судить, каким чудовищным усилием Лоренцо удается держать свои чувства в узде. Люди вокруг стенали и рычали, предвкушая ужасное завершение его речи.