Цветок для Ее Величества - Райан фон Рюбен

— Но что случилось с цветком, мистер Мэссон? Вы привезли его в Англию? Познакомились ли вы с королем? Рассказали ли ему про львов? И что вышло из затеи с вашим садом? — с любопытством спросил Роберт.

— Мир науки сдержал свое слово и назвал цветок в честь нашей королевы Шарлотты Мекленбург-Стрелицкой — Strelitzia reginae — в переводе это «королева Стрелиция» . И Бэнкс тоже сдержал свое слово. Я все получил, что мне причиталось, — ответил старик с горькой улыбкой.

Глава 56

Июнь 1773 года, Суссекс, Англия

Перистые коротконожки уже пожелтели, выгорели на немилосердном солнце, высохли под небом, которое не осчастливило землю ни единой каплей дождя. Но теперь клубящиеся тучи на горизонте угрожающе предвещали сильный ливень, который наконец остановит засуху.

Примитивная изгородь из кольев и веревок отмечала участок, на котором собрались мужчины и женщины, радостно беседуя. Они сидели за наскоро сколоченными столами, уставленными пирогами и чаем. Дети в праздничной воскресной одежде наслаждались погожим днем, пока дождь не разогнал их по домам.

Наспех намалеванную вывеску прислонили к изгороди у дороги. На ней значилось: «Садовый питомник Мэссона». В центре всеобщего внимания был Фрэнсис Мэссон. Каждый гость поздравлял его с успешным путешествием и предстоящей свадьбой. Его невеста Констанция Эверидж светилась от гордости и не отходила от Фрэнсиса ни на шаг.

Неделю назад Мэссон вновь ступил на британскую землю. В Холлингборне он появился только накануне. До этого у него даже не было времени погоревать о матери, потому что на следующий же день Констанция и ее мать организовали неожиданный праздник, чтобы отметить его возвращение. Теперь Фрэнсис сидел в кругу родственников и друзей. Сейчас он был богат, его мечта о саде осуществилась, и после трех месяцев плавания путешественник наконец прибыл домой. И все же, как никогда в жизни, Фрэнсис чувствовал себя не в своей тарелке.

Констанция едва переводила дух, болтая со всеми гостями. Она была вне себя от счастья, что скоро выйдет замуж, и порхала от одной группы гостей к другой. Сопротивляющегося жениха она таскала за собой. У Мэссона же возникло чувство, что он — участник с треском провалившегося спектакля.

Его внимание снова и снова переключалось с бесконечной болтовни на аккуратно разделенные поля и пастбища родины. На мысе Доброй Надежды он удивлялся, что на глаза все время попадал какой-нибудь кусок пустоши. Там вели постоянную битву, чтобы обуздать землю. Если на время оставить эти усилия, дикая природа немедленно отвоевывала все, что у нее отняли. Даже во время такой засухи английский ландшафт разительно отличался от того, из которого ботаник недавно выбрался. Здесь были крошащиеся меловые утесы, иногда возвышавшиеся посреди холмов. Они вплотную подходили к равнинам и придавали им разнообразие, гармонично вписываясь в окрестности. Напротив, слоистые горы из песчаника в Капском регионе создавали впечатление гигантской битвы между стихиями. Они ничего не отдавали сами, только лишь то, что человек забирал у них силой. Все в том краю было намного больше, дальше, тяжелее — земли, небо и сама жизнь.

Образ последнего ясного дня в Кейптауне, который Мэссон запомнил навечно, вызывал невыносимую боль, разрывающую все в груди и пронизывающую каждую клеточку его тела. Воспоминания о Джейн заполнили все его существо. Тот восход солнца, прикосновение ее губ… Как такое воспоминание может быть столь реальным, столь сильным? Печаль и ликование соединились, вызывая меланхолию, которую Фрэнсис хотел утаить от Констанции.

Мать Констанции отвела дочь в сторону, чтобы обговорить свадебную церемонию. Мэссон извинился и отошел в рощицу неподалеку, где присел на большой дубовый пень в тени граба и наслаждался передышкой.

С тех пор как Фрэнсис покинул Кейптаун, он все время носил с собой дневник. Держа его вдали от любопытных глаз Констанции и ее гостей, Мэссон вытащил книжицу из кармана и раскрыл на странице, где нарисовал портрет Джейн. Каждый раз, когда он разглядывал ее, сердце его разрывалось.

Утром Мэссон получил письмо от Тунберга, которое тот передал с кораблем Вест-Индской компании «Йонг Томас». Судно отправилось через неделю после отъезда Мэссона из Кейптауна, но задержалось, получив повреждения после шторма в Бискайском заливе. Тунберг сообщил Фрэнсису, что Джейн купила билет на английское торговое судно под названием «Своллоу». Приняв во внимание задержку «Йонга Томаса» и то, что, возможно, «Своллоу» не получит никаких повреждений по пути, Мэссон решил, что Джейн должна прибыть в Плимут через неделю.

Когда Фрэнсис провел кончиками пальцев по черным линиям, то, казалось, смог почувствовать в руке вес легкого пера и бумаги; он вспомнил, как лучи последнего восхода солнца играли на лице Джейн и словно освободили его руку, которая легко и неудержимо парила над листком.

Его охватила паника, он едва не задохнулся, когда представил, что чернила уже начали выцветать. Но что точно никогда не выцветет и не померкнет, а лишь станет яснее и четче, словно время остановилось, — это сила того чувства, которое Мэссон испытывал, когда запечатлевал черты ее лица. Не воля, а сердце водило его пером.

Опасаясь, что чувства возобладают над ним, Фрэнсис отложил дневник на пень и вышел из прохладной тени буков на теплое солнце. После прибытия из Кейптауна он такое проделывал уже бесчисленное множество раз. И сейчас он тоже закрыл глаза и заставил рисунок раствориться в памяти, пока в его представлении не возник образ идеальной женщины, которую он покинул.

— Фрэнсис? Фрэнсис?

Констанция вырвала Мэссона из его грез. Она стояла рядом с пеньком, и тени от веточек бука нарисовали на ее лице изящный узор. Гости уже находились в добром настроении, и молодая пара не была в центре внимания и всеобщего интереса. Некоторые фермеры, которые хорошенько приложились к местному сидру, принялись шутить и веселиться.

Констанция взяла в руки дневник и подошла к нему. Мэссон заметил, что тот все еще раскрыт и на них взирает портрет Джейн. С каменным лицом Констанция спросила:

— В твоем путешествии было много таких цветов?

Он немного помедлил с ответом.

— Нет, только этот, — произнес он так тихо, что из-за еле слышного шепота ветра слова были едва различимы.

Но Констанция все услышала. Она повернулась к нему спиной и вытерла слезы, которые ручьями текли по лицу. Мэссон не мог пошевелиться. Он разрывался между инстинктивным желанием утешить Констанцию и чувством, что этим действием он лишь подкрепит ложь. И вранье это не было вызвано стремлением к счастью, а лишь страхом разочаровать мать и тем самым пойти по стопам отца, которого он сам считал бесцеремонным и грубым.

— А будут ли другие? — спросила она.

Прежде чем Фрэнсис смог ответить, он вдруг отчетливо увидел правду со всей ясностью.

— Нет, — ответил он с такой уверенностью, которая потрясла даже его самого. До этого он считал путешествие в Кейптаун проклятьем, которое наложила на него судьба, но теперь он вдруг без тени сомнения осознал, что это не проклятье, а подарок. А он сам растоптал свое счастье.