Точка замерзания крови - Андрей Михайлович Дышев

себя лямки рюкзака, подошел к окну, близоруко придвинул к нему лицо и стал осматривать, отыскивая, должно быть, какие-нибудь рукоятки или замки. Надо было иметь великое терпение, чтобы спокойно наблюдать за ним.

– Отойдите, воинствующий эстет, – сквозь зубы сказал я и ударом ноги выбил окно вместе с рамой.

– Надеюсь, вы не забыл взять с собой рюкзак с долларами? – спросил Гельмут перед тем, как закинуть в оконный проем свою больную, малоподвижную ногу.

В проеме он застрял, так как голова и плечи не проходили по высоте, и Гельмут кряхтел посреди белого квадрата, изображая что-то вроде портрета измученного потрясением и собственной жадностью старца, написанного кистью сюрреалиста. Мне пришлось двумя руками пригибать его седую голову к коленям, и Гельмут хрипло стонал и жаловался, что я обращаюсь с ним недоброжелательно.

Едва мы успели вывалиться на снег и встать на ноги, как на углу Приюта выросли круглые от пуховиков фигуры двух альпинистов, в одном из которых я узнал самарянина.

– Вот он! – крикнул Князев, показывая на меня рукой.

Второй альпинист, усатый и бородатый, похожий на злого священника, кинулся в нашу сторону с решимостью сторожевого пса. Я понял, что шансы на то, что мне придется вести переговоры с излишне храбрым Немовлей, стали велики, как никогда и подтолкнул Гельмута в спину:

– Бегите вниз! Я вас догоню!

– Деньги!! Не забывай взять деньги!! – съезжая на заднице по оплавленному фирну, успел крикнуть Гельмут.

– Эй, спасатель! – угрожающе крикнул Злой Священник, с хрустом ломая ботинками снежную доску. – Нехорошо бросать нас на произвол судьбы! Это нэнсэнз!

Я не стал вступать с ним в дискуссию и со всех ног кинулся к кладбищу.

– Стой, гад! – уже с явным намерением расправиться со мной заорал Священник. Он производил столько шума за моей спиной, что из-за этого вполне могла сойти "Малышка", которую я не успел в свое время скинуть накладным зарядом.

Из-за мемориальной скалы показалась голова Тенгиза. Он бы наверняка открыл стрельбу в воздух из своего табельного "макарова", если бы по моему лицу не понял, что к происходящему я отношусь без особого драматизма и даже подавляю в себе идиотский смех.

Священник явно проигрывал мне в скорости, и я уже спокойно дошел до Тенгиза.

– Что здесь происходит? – спросил он, на всякий случай сунув руку за пуховик, где у него было спрятано оружие. – Это кто, связной?

– Нет, – ответил я, отдышавшись. – Немовля пострашнее.

Священник, едва ли не по колено увязнув в снегу, уже не мог двигаться с прежней скоростью, и, с трудом выдергивая ноги из ледовых капканов, грозил мне кулаком.

– Ну, спасатель, берегись!.. Бросил нас на произвол судьбы… а сам… Это же нэнсэнз…

– Гельмут ушел? – спросил Тенгиз, с состраданием глядя на альпиниста.

– Да. Но я должен проводить его до Минвод.

– Баксы при нем?

– Ты разве не заметил, что он побежал вниз с рюкзаком?

– Ну хорошо, – кивнул Тенгиз. – Пусть бежит. В аэропорту Минвод, в зоне досмотра, его возьмут наши ребята. Только ты его не вспугни, ничего про баксы не спрашивай. Вообще не вспоминай про них.

– Естественно.

Священник, в готовности приподняв ледоруб, приблизился к нам.

– Спасай альпиниста, морда, – сказал он мне.

– До встречи! – сказал я Тенгизу, салютуя поднятым над головой кулаком.

– Давай! – махнул он мне и сунул под нос священнику удостоверение в красном переплете.

Я пошел вниз, не оборачиваясь и стараясь не думать о том, как часто я брал на душу грех. Время сейчас такое. Когда все кругом грешат, грех становится нормой. Тенгиз тоже не святой. И Бэл не святой. Был среди нас лишь один – Глушков, да и тот в одно мгновение превратился в сатану. Общество усредняет всех.

Зайдя за Приют, я оглянулся, убедился, что ни Тенгиз, ни Священник меня не видят, и свернул к высокой ржавой трубе на разболтанных растяжках. Когда-то здесь собирались строить котельную, но проект оказался слишком дорогим, и строительство свернули. Я обошел вокруг четырехгранного фундамента, заметенного снегом, легко нашел место, где снежная доска была разрушена и, встав на колени, по локоть утопил руку. Выдернул за лямку заледенелый, окаменевший рюкзак, с трудом развязал узел на горловине и достал пачку зеленоватых бумажек, очень похожих на доллары, и стал рассматривать купюры. Никогда в жизни я не видел такой тонкой подделки. Шуршащая бумага, рельефные буквы и портрет президента, цифра "100", если на нее смотреть под углом, меняет цвет с зеленого на черный, водяные знаки в полном порядке. И как у нас научились такие делать?

Я догнал Гельмута где-то на полпути к бочкам. Он сидел ко мне спиной, отламывал от наста кусочки прессованного снега и медленно опускал их в рот.

– Стас, – произнес он, не оборачиваясь. – А кто есть тот человек, который стоял за скалой?

– Сотрудник эфэсбэ, – ответил я. – Вставайте, задницу застудите.

– Он очень похож…

– Вы хотите сказать, что он похож на одного из террористов?

– Да-а-а. Я так хотел сказать.

– Я тоже обратил на это внимание… Но мы говорим с вами о ерунде.

До самых бочек Гельмут не проронил ни слова.

38

В то время, когда мы спускались на креселке на станцию «Мир», а потом ждали вагон, Гельмут готовил наступление по всем фронтам. Поглядывая на рюкзак, который я нес, с налипшими на него льдинками, словно на глаз оценивая содержимое и мысленно деля миллион на доли, он беззвучно шевелил губами, складывал и умножал цифры на счетной машинке и что-то записывал на клочке бумаги гелевой ручкой.

Подплывший к платформе вагон вывалил из себя пеструю толпу горнолыжников, которые рассыпались по склону, как разноцветное драже. Желающих спуститься, кроме нас, не было, и Гельмут, как только мы плавно покатились вниз, тотчас перешел к делу. Он сел напротив меня, протянул обрывок исписанной цифрами бумаги, и быстро, насколько могло позволить знание языка, заговорил:

– Стас, вы будешь иметь большие неприятности с этим миллион долларов.

– Я это уже слышал, – ответил я, рассматривая лист фанеры, которым было грубо заколочено торцевое окно вагона, выбитое мною в первый вечер злоключений.

– Я предлагаю делать так, чтобы вы не имел трудностей… Вот это, – показал он на цифру с шестью нулями, – ваши доллары. А это – марки, которые я вам дам.

Он погладил пальцем число "1 000 000".

– Взамен миллиона долларов?

– Правильно.

Я пожал плечами, возвращая Гельмуту его бумажку.

– Не могу понять, для чего мне менять шило на мыло, причем по такому грабительскому курсу.

– Мыло? – переспросил Гельмут. – О какое мыло вы говоришь?

– Зачем мне взамен долларов марки,