Разящий клинок - Майлз Кэмерон

Где-то в Эднакрэгах старый золотой медведь вскинул морду и посмотрел на ночное небо. Он видел падение звезды, и ему это не понравилось. Его самка зарычала. Тогда он опустил свою огромную лапу ей на спину, и она почувствовала его дрожь.

Далеко-далеко на западе Моган заметила, как новая звезда на небе зажглась, а затем рухнула вниз. Демоница задрала голову с костяным гребнем и плюнула.

Глубоко в лесу что-то прервало размышления древнего ирка. Он поднял длинный нос и сумел разглядеть между кронами деревьев, как ярко вспыхнула новая звезда, а потом понеслась по направлению к земле. Увидев это, Тапио Халтия облизал зубы и осклабился – скорее хищно, нежели радостно.

На юго-востоке Аэскепилес внезапно очнулся от неглубокого, полного злобных дум сна. Он лежал на полу монастыря на краю поля Ареса, в окружении дружинников герцога Фракейского. Они громко храпели, пердели и шуршали, переворачиваясь с боку на бок, но он проснулся не от этого. На небосводе, высоко над его головой, мерцали звезды, их свет просачивался сквозь верхний ряд окон монастыря. Магистр императора видел, как одна из них разгоралась все ярче и ярче, пока не превратилась в маленькое солнце. Она сияла настолько ослепительно, что витражные стекла часовни заиграли, отбросив едва заметные дрожащие тени на пол и на спящих солдат. Затем звезда начала падать.

– Изыди! – сплюнул Аэскепилес. Бок болел невыносимо.

Какой-то волшебник только что сорвал с небосвода звезду, бросив вызов остальным. Это было столь же очевидно, как если бы он лично ударил перчаткой по лицу каждого, кто обладает силой.

Магистр лежал, закутавшись в одеяла, и пытался представить, насколько могущественным и сильным должен быть колдун, чтобы сорвать звезду с неба.

Затем в часовню вошел гонец и позвал герцога.

– Вардариоты! – спешно прошептал он. – Они надвигаются!

Герцог недовольно заворчал, как поступил бы на его месте любой другой пятидесятилетний мужчина, разбуженный раньше времени. Он дернул себя за бороду и надолго задумался.

– Пусть сэр Димитрий вернется со своими войсками ко мне, – приказал Андроник.

Стратег Димитрий вырос у самой границы Мореи и командовал большей частью тяжеловооруженной кавалерии. С менее чем половиной своих воинов он отправился под стены города следить за вардариотами с расстояния в десять миль.

Герцог поднялся.

– Оденьте меня, – приказал он своим оруженосцам.

Последний из перебежчиков – главный камергер – сел и проговорил:

– Наверняка они просто направляются к вашему превосходительству. Им уже год как не платили.

Андроник помотал головой:

– Я не могу рисковать. Вардариоты – превосходные воины и представляют собой серьезную угрозу, особенно если застигнут нас врасплох, поэтому нам лучше подготовиться. Они могут проделать ложный маневр, а затем пересечь город, пока мы будем объезжать его снаружи. От одной мысли наткнуться за воротами на пятьсот дисциплинированных истриканцев, вооруженных составными луками с роговыми насадками, меня бросает в дрожь, клянусь Христом Вседержителем!

– Мы справимся с ними, – заявил разбуженный разговором сын герцога.

– Справиться-то справимся, – хмуро заметил Андроник, – да лучше не надо. Если мы продемонстрируем им сплоченную и готовую сражаться армию…

– Конечно, милорд, но… – донесся из темноты голос Аэскепилеса, – что насчет альбанского наемника? Разве он уже не среди холмов?

– Слишком далеко, чтобы хоть как-то повлиять на ход событий сегодня или даже завтра. Да и недостаточно у него сил. Мой источник во дворце утверждает, что он разбил лагерь и выторговывает более выгодные условия.

– Трус, – расхохотался деспот.

Герцог грел руки о кружку горячего вина, которую ему подал слуга.

– Давайте разбираться с проблемами по одной за раз и заставим девицу принять наши условия.

– О да, отлично придумано, мой император. – Голос главного камергера прозвучал одновременно раболепно и очень устало.

– Не называй меня так, – огрызнулся герцог.

К югу от Харндона приор ордена Святого Фомы медленно потягивал вино на балконе. Внизу, на расстоянии в пятьсот футов, раскинулись плодородные долины Джарсея. Его взгляд скользнул по сидящему напротив священнику – мужчине средних лет, на лице которого одновременно читались непреклонность и раскаяние, а еще злость – на самого себя и на весь мир.

– Что же мне с вами делать, сэр? – задумчиво протянул приор.

Вот уже целые сутки он не снимал доспехи в знак покаяния, поэтому каждый сустав в его теле изнывал от боли. К тому же прошлой ночью старый рыцарь так и не смог заснуть: его мучила бессонница. Скорее всего, из-за возраста или потому, что голова была забита разными мыслями. Как у любого грешного священника.

– Отправить куда-то, полагаю, – с горечью заметил собеседник. – Где я смогу догнивать.

Вот уже почти сорок лет приор Уишарт был рыцарем и человеком веры. Он прекрасно знал об удивительной способности людей к самовосстановлению и постоянном стремлении к самоуничтожению. Все, что приор ведал об этом человеке, было открыто ему во время исповеди, нарушить тайну которой он не имел права. Откинувшись на спинку стула, сэр Марк пригубил вино.

– Вы не можете остаться в Харндоне, поскольку это лишь усилит искушение и доведет до греха.

– Знаю, – печально согласился сорокалетний святой отец. Несмотря на грубые черты лица, он был не лишен привлекательности. Его темно-русые волосы, коротко стриженные для удобства, выбивались из-под шлема. – Я не хотел причинить вред.

– Но причинили. Вы достаточно опытны, чтобы предвидеть последствия. Вы один из лучших моих рыцарей и отличный философ, но я не могу оставить вас здесь. Другие равняются на вас, но что будет, если вся эта история станет достоянием общественности?

Священник выпрямился:

– Такого никогда не случится.

– Разве от этого ваш проступок менее греховен?

– Я не глупец, спасибо, приор, – сказал святой отец, пристально посмотрев на сэра Марка.

– Правда? Неужели, сидя сейчас здесь, вы на самом деле утверждаете, что не являетесь глупцом?

Собеседник отшатнулся, будто его ударили.

– Я мог бы попросить освободить меня от клятв, тогда вы бы избавились от меня раз и навсегда, – предложил он.

Впервые в его голосе прозвучало больше раскаяния, нежели непокорности.

– Вы хотите, чтобы вас освободили от клятв, отец Арно? – подался вперед приор.

Большинство рыцарей ордена Святого Фомы были простыми братьями: некоторые, например донатисты[31], – келейными, поклявшимися проявлять лишь покорность и повиновение; другие – религиозными, давшими обеты нестяжания, целомудрия и послушания. Еще встречались братья по оружию, которые посвятили жизнь молитвам и служению при лазаретах. И лишь немногие становились священниками.