Мастер снов - Елена Бычкова

– Нет, поехали домой.

Аякс поднял голову и зевнул во всю пасть, продемонстрировав внушительные клыки, темное пятнышко на нёбе и длинный розовый, загнутый кончик языка.

Герард усмехнулся понимающе – ученица уже начала считать дом своим. Привязывалась к нему так же, как и я в свое время. Особенность всех сновидящих, не только дэймосов, была знакома и оракулу.

Уже перед самым выходом, пока Хэл прощалась с Аяксом, прорицатель поймал меня за локоть и сказал очень тихо:

– И помни, о чем я предупреждал тебя.

– Забыть, – отозвался я, глядя на девушку, наглаживающую довольного кота, – о твоем предсказании будет трудно.

– Мэтт, у меня вопрос. – Хэлена подсела ко мне, забирая из моих рук планшет, на котором я перелистывал утренние новости.

Хотелось еще немного поизучать события, произошедшие в мире, под аккомпанемент шелкового потрескивания камина в гостиной, но я вспомнил, что долг учителя обязывает уделять внимание ученице в любое время.

– Слушаю тебя.

Она забралась с ногами на диван, опираясь локтем о спинку. Сосредоточенная и заинтересованная.

– Меня интересует мир снов. Как понять, сколько времени прошло в нем – час, минута? Я знаю, там все очень нестабильно, но хотя бы примерно можно определить?

– Можно.

– Как?

– Надо петь.

Ее реакция на мой «абсурдный» ответ была вполне предсказуемой.

– Что делать?!

– Петь, Хэл. Это старый сновидческий трюк, которому научил меня Феликс. Кстати, надо будет обновить плей-лист.

На бледных щеках девушки появилась тень румянца, серые глаза такого же цвета, как прохладный осенний денек за окном, заблестели сердито.

– Ты можешь объяснить нормально?

– Легко. В мире снов, как ты уже видела, нет временных ориентиров. Поэтому мы создаем их сами для себя. Каждая песня длится определенное количество минут. Вот, например… – Я потянулся к столу, взял свой коммуникатор и, открыв список музыкальных треков, которые слушал постоянно, показал ей. – «Лабиринт» – четыре минуты четырнадцать секунд. «В первый раз всегда больно» – четыре ноль две, «Шестью футами ниже» – три минуты тридцать три секунды. Когда мне нужно отсчитать точное время, я просто выбираю нужную песню.

– Вот так ходишь по миру снов и распеваешь во все горло? – рассмеялась девушка.

– Можно делать это про себя. Но можно и вслух, если сон особенно скучный.

– А ты умеешь петь? – невинным голосом поинтересовалась она. – И что, действительно попадаешь во все ноты? Хотелось бы убедиться.

Я поднялся, принес колонки, к которым она всегда подключала свой телефон, установил коммуникатор и запустил первый трек.

Знакомая до последней ноты музыка полилась в комнату, заполнила ее от стены до стены. Первые секунды я просто стоял, пропуская сквозь себя пульсацию ударников и резкие аккорды электронных гитар.

Подхваченная мощной, свободной мелодией Хэл замерла, глядя на меня широко распахнутыми глазами. Ее тоже зацепил этот шквал эмоций, когда нет дела до всего остального мира и можно наслаждаться минутами свободы, легкости, вседозволенности…

Мой голос зазвучал, заполняя комнату вместе с музыкой.

Три минуты полной независимости от всего – долга, забот, предсказаний, нападений дэймосов и ответственности за свои желания…

Ногой я подтолкнул стул спинкой к столу и шагнул на него, как по ступени поднимаясь на «сцену». Люстра над головой освещала меня не хуже прожекторов ночного клуба, красные блики от камина добавляли патетичной мистичности.

Links – rechts – gradeaus.

Du bist im Labyrinth.

Links – rechts – gradeaus…[8]

Сначала Хэл смотрела на меня, не двигаясь, открыв рот от изумления, затем с восторженным вскриком схватила свой телефон, нашла функцию записи и навела на меня объектив. Но выдержала не больше минуты. Бросила снимать, запрыгнула на стол ко мне и подхватила припев. У нее оказался высокий, чистый, звонкий голос. И такое же умение мгновенно раскрепощаться, как и у меня.

Два дэймоса, которые никогда не получат полной свободы, дар которых никогда не будет раскрыт, редчайшие способности которых умрут в них. Да, они опасны, приводят к гибели людей, но так уникальны. Мы оба заперты в клетки, из которых никогда не выберемся, даже мысленно. Мы будем натыкаться на стены и биться о них изо всех сил, не находя выхода. У нас никогда не будет вседозволенности, полного отрыва, радости абсолютных открытий и наслаждения свой мощью.

Наверное, я пел об этом. Только об этом:

Налево – направо – прямо.

Ты в Лабиринте.

Налево – направо – прямо.

Налево – направо – прямо.

Никто тебе не подскажет,

Какие двери правильные,

Мой заблудившийся ребенок.

Налево – направо – прямо.

Налево – направо – прямо.

Безумие заперло тебя

И исказило твой цельный мир,

Зародившись в твоей голове.

Беги, детка, беги так быстро, как можешь.

Налево – направо – прямо.

Налево – направо – прямо.

Ты в Лабиринте[9].

Последнюю строфу мы вопили в полный голос, стараясь перекричать друг друга, наслаждаясь острым чувством свободы и раскованности. Обманчивой свободы.

Музыка оборвалась, мы застыли, тяжело дыша и глядя друг на друга с восторгом, на секунду почувствовав единство своей внутренней сути. Но краткое мгновение близости и полного взаимопонимания оборвалось.

Мы увидели ее одновременно. Невысокую женщину в траурной одежде густого фиолетового цвета. Она замерла в дверях и смотрела на нас, все еще стоящих на столе, с легким смущением.

– Добрый вечер… Извините, если помешала…

Хэл пригладила растрепавшиеся волосы, я застегнул пуговицы на рубашке. И мы одновременно спустились на пол.

– Добрый вечер. Проходите, пожалуйста.

Незнакомка была немолода, элегантна, сдержанна. Золотистые волосы с ручейками седины уложены в строгую прическу тугим узлом на затылке.

– Мой муж очень болен… Врачи говорят, что нет никакой надежды, ему осталось не больше двух месяцев жизни.

Она замолчала, достала из сумочки фиолетовый платок такого же оттенка, только на тон светлее.

– Вы хотите, чтобы я попытался спасти его?

– Да, – ответила женщина, – но не в том смысле… Я была у нескольких целителей, они подтвердили заключение врачей. Ему уже ничего не поможет. Он устал от беспомощности, лекарств, ложных обещаний. Я хочу, чтобы вы прекратили его мучения.