Бездна взывает к бездне - Наталья Андреева

– Сашенька, не все ли равно? – отвела глаза Жюли.

– Я вижу, что ты знаешь. Была записка, так? Можешь молчать. Ты ее сожгла? Да? Впрочем, ты права. Но мы должны вернуть алмаз хозяину!

– У него нет хозяина, – покачала головой Жюли.

– Но граф…

– Не об этом надо сейчас думать. – Сестра поднялась со скамьи. – У нас нынче похороны. Я взяла на себя тяжкий грех: солгала священнику. Впервые в жизни. Но я сделала это ради сестры. Мне теперь надо много молиться.

– Юля! – Шурочка тоже поднялась. – Ведь ты же любишь его!

– Ах нет! – Жюли сразу поняла, о ком идет речь. О Владимире Лежечеве.

– Любишь! Почему ты ему об этом не скажешь?

– Да зачем? Он ведь любит тебя.

– Нет, больше уж не любит.

– Что случилось? – насторожилась Жюли. – Что ты ему сказала?

– Я ему такого наговорила…

– Поезжай к нему немедленно и извинись! – потребовала сестра.

– Юля, о чем ты? У нас же нынче похороны! Скоро и так вся округа будет здесь!

– Нет, поезжай!

– Почему ты хочешь, чтобы я вышла за него замуж?

– Я хочу, чтобы он был счастлив.

– Я не могу быть его женой, – тихо сказала Шурочка. – Это невозможно. Но если это твое желание…

– Я настаиваю!

Когда речь заходила о Владимире Лежечеве, Жюли становилась похожа на тигрицу. Как же она его любила!

– Хорошо, – кивнула Шурочка. – Я к нему поеду.

– А теперь оставь меня, пожалуйста, одну. Я хочу помолиться.

– Уж не в монастырь ли ты собралась? – прищурилась Шурочка. – Хватит нам одной Офелии! Не вздумай похоронить себя!

– Сашенька, разве ты не видишь, что в этом доме оставаться невозможно? Мы разорены. Маменьки больше нет, Софи скоро выходит замуж и уезжает.

– Да, в этом ты права, – кивнула она. – Оставаться здесь нельзя. Это все равно что лечь заживо в могилу.

– Не кощунствуй! – вздрогнула Жюли.

– А ты не вздумай хоронить себя в монастыре! Боже, что за день! Что ни слово, то о смерти!

Тут Шурочка увидела, как от дома по тропинке к ним идет Софи. Несмотря на траур, она вовсе не выглядела несчастной. Весь ее вид выражал нетерпение. «Поскорее бы все это закончилось! Поскорее бы снять с себя черное платье и надеть наконец белое!» – читалось в ее взгляде. Едва Софи подошла, Жюли тут же исчезла. Она ходила теперь неслышно, как тень, и Шурочка всерьез начала беспокоиться за любимую сестру.

– Сашенька, – сказала Софи слащавым голосом. – Помнишь те дивные бриллианты, которые одолжил тебе его превосходительство на именины Федосьи Ивановны?

– Я их давно уже вернула графу.

– Может быть, ты попросишь его сиятельство о маленьком одолжении? – еще слаще пропела Софи. – Моему свадебному платью недостает какого-нибудь броского украшения. Я согласна и на браслет с диадемой, – поспешно добавила она. – Не могу же я венчаться, как какая-нибудь крестьянка! Без драгоценностей и в простеньком платьице!

– Тебя только это сейчас волнует? – прищурилась Шурочка.

– Конечно! Ох, я вовсе не то хотела сказать… Но им ведь уже все равно. Я говорю о маменьке и сестрице. Они уже умерли. А я живая!

«Они с Осинкиным, похоже, идеальная пара, – подумала Шурочка. – Напрасно я за нее беспокоилась. Разумеется, ей надо выходить за него. Как все-таки люди друг друга находят! Каким-то непостижимым образом! Всего-то два вечера танцев! Но они друг друга, похоже, поняли с полуслова!»

– Граф, должно быть, уедет раньше, чем состоится твое венчание, – сухо ответила Шурочка.

– Но ты можешь потом вернуть ему бриллианты. Как-нибудь при случае…

При каком еще случае? Уж не Осинкин ли напел? Шурочка поняла, что сестра не отстанет. Софи хотела пышного венчания, чтобы присутствовало все уездное дворянство, в роскошном платье, с бриллиантами в ушах и на шее, пусть даже отец ради этого влезет в новые долги. Пусть даже все ее сестры пойдут по миру! Софи хотела насладиться своей победой, получить все сполна, за все те годы, что она тосковала и почти уже потеряла надежду. Она ведь давно уже была перезрелой невестой.

– Хорошо, – кивнула Шурочка. – Я попрошу.

Софи счастливо улыбнулась. Вдруг от ворот раздался крик:

– Батюшка едет! Отец Иннокентий!

…На похороны Евдокии Павловны и Долли съехалась вся округа. Местное дворянство сгорало от любопытства: не будет ли какого-нибудь скандала? Марья Антоновна Залесская накануне старалась изо всех сил, ездила из усадьбы в усадьбу и разносила слух о том, что батюшка-де откажется отпевать Долли. Все, мол, знают, что та утопилась, а вовсе не поскользнулась на крутом берегу и упала в воду. Дворня не умела держать язык за зубами, дошло и до Залесской. А та уж постаралась!

Болтали, что у Долли была тайная связь с Сержем Соболинским, из-за него якобы бедняжка и покончила с собой. Но Серж на похороны не приехал. Тут же пошел слух, что он тайно отбыл в Петербург. Хочет достать денег, чтобы вернуть огромный карточный долг графу Ланину. Разумеется, не приехал и граф. А вот отсутствие Владимира Лежечева удивило всех. Ведь говорили о его скорой женитьбе на Александрин Иванцовой. Судя по всему, свадьба расстроилась. Дворяне, особенно те, у кого были дочки на выданье, откровенно злорадствовали. Не получилось у Иванцова подцепить богатого жениха! Зато у других теперь появился шанс.

Вопреки ожиданиям, отпевание прошло, согласно чину. Ожидаемого всеми скандала не случилось. Мало кто знал о том, что перед самым отпеванием Жюли отозвала отца Иннокентия и втайне ото всех ему исповедалась. Вышла она в слезах, а батюшка был суров, но сдержан. Едва начали отпевать Долли, дворяне зароптали. Но отец Иннокентий всем своим видом дал понять, что доведет церемонию до конца. Теперь уже все смотрели на Залесскую. Та смешалась. Назревал новый скандал, но уже за стенами дома Иванцовых. В общем, отец Иннокентий и Жюли выстояли против всего уездного дворянства. Шурочка невольно зауважала сестру. Ай да тихоня Юленька! Она, без сомнения, достойна лучшей участи, нежели запереться в глухом монастыре и вечно лить слезы. И Шурочка решилась на следующий день ехать к Лежечеву.

…В Селивановке она доселе бывала раза три, да и то при старом барине. А в это лето, когда бразды правления взял в свои руки Владимир, не была ни разу. Покойный же барин Никита был человеком нелюдимым и, после того как умерла его жена, жил замкнуто и визитеров не жаловал. Сложилось мнение, что он чрезвычайно скуп и сварлив.

Все рассчитывали, что женившись, его сын заживет на широкую ногу, и будет, в отличие от покойного отца, гостеприимен и хлебосолен. Дела Владимира Лежечева шли хорошо, пол-округи было у него в долгах, закрома полны хлеба, а карманы, по слухам, денег. Шурочка убедилась в этом, увидев добротные избы крестьян, их веселые, довольные лица и сытую, гладкую скотину на пастбищах. Девки были на загляденье, веселы и румяны, и, казалось, весьма довольны жизнью. Даже нынешняя засуха не привела в уныние жителей Селивановки. В прежние годы урожаи были богатыми, зерна запасли довольно, да и некогда им было унывать. Все трудились, кто на сенокосе, кто на полях, праздных людей в деревне не было. Имением своим и покойный барин, а теперь и сын его Владимир Никитич Лежечев управляли исправно. Воров-управляющих до себя не допускали, а старост держали в узде. Недаром все мечтали породниться с Лежечевым. Хозяин он был крепкий.