Третья стихия - Мария Симонова

Когда шестерка окончательно воздвиглась над снегами, тот из них, что был человеком, качнул своим оружием и приказал громко на межгалактическом:

— Руки вверх!

«Поздновато он что-то про руки вспомнил. Пока они тут эффектно воздвигались, можно было уже раз десять в носу поковыряться», — думал Михаил, поднимая одновременно вверх свои окоченевшие руки. Остальные его спутники также подчинились команде, даже обе руки Бола всплыли из его теплых глубин, где они, наверное, грелись, и установились рядышком, как ушки на вершине у круто замешенного «зайчика». Михаил обратил, кстати, внимание, что кисти поднятых рук Илли были белыми и с синевой, почти как окружающий снег, и лицо ее на фоне сугробов почти не выделялось. «Эх, вот кого надо бы погреть! Обморозится же девчонка!..» — подумал Михаил, но соображений о том, как ее можно согреть, тем более — в сложившейся ситуации, так и не возникло.

— Подойти, встать на подъемник! — донеслась следующая команда от человека с резаком. Михаил, прежде чем двинуться через сугробы, оглянулся на аппарат: нельзя его было оставлять здесь так, открытым — присвоят ведь эти васильки! Но аппарат, оказывается, уже успел самостоятельно закрыться; снаружи он выглядел как непроницаемая зеркальная капля, висящая в нескольких сантиметрах над снежным настом. Поди-ка такую умыкни! Она от тебя мало того, что улетит, да еще на прощание обстреляет чем-нибудь. В том, что обстреляет, можно было не сомневаться, хотя на первый взгляд капля выглядела совершенно безобидно.

Они пошли по сугробам до платформы. Сугробы оказались глубокими, снег по дороге немилосердно набивался Михаилу в ботинки — то ли дело памятная манна! — впрочем, онемевшим ногам было уже почти все равно. Подошли к большому квадратному участку, свободному от снега, на котором стоял интернациональный отряд местных сторожей, и встали на него рядом с ними, как было приказано. Тут их первым делом с пристрастием обыскали, у Петра и Рейчел, само собой, сразу конфисковали лазерники. Не тронули одного только Бола, ограничившись пристальным совместным просмотром своеобразного «зайчика», наивно, видимо, полагая, что имеют дело с человеком (или кем там он был по их понятиям), которого можно пронзить взглядами насквозь.

Платформа тем временем пошла вниз, опуская своих пассажиров в шахту с каменными стенами. Стены эти сплошь были покрыты выпуклыми изображениями вроде фресок. Вверх уходили одна за другой настоящие картины, где присутствовали горы, моря, леса и разные животные — чудные и не очень. Имелись на картинах и изображения людей — самых обычных, как это ни странно, хомо сапиенсов, выписанных с большим мастерством и даже в некотором объеме. Створки наверху медленно сходились. Безоружные люди, вооруженные нелюди и окружающие их каменные картины погружались постепенно во мрак. Через несколько секунд после того, как темнота вокруг стала полной, подъемник остановился. А в следующий момент в глаза арестованным внезапно хлынул дневной свет и одновременно раздался грохот, сопровождаемый металлическим лязгом — как будто где-то рядом разматывались длинные железные цепи. Благодаря свету почти сразу стала ясна причина лязга и грохота: платформа стала теперь частью пола в большом помещении все с теми же каменными фресками на стенах; единственная стена без росписей, находившаяся прямо перед ними, как раз в данную минуту откидывалась наружу с помощью цепей; эта стена, оказывается, не ограничивалась потолком, а была гораздо длиннее, так как являлась перекидным мостом, соединяющим эту комнату с центральной башней крепости. Но это было только первое открытие шестерых добровольных — практически — пленников замка. Второе же заключалось в том, что вооруженная охрана, взявшая их в плен, исчезла, оставив пленников одних, ускользнув каким-то образом из помещения без единой двери — за исключением, разумеется, откидной стены-моста. И еще — третье: здесь хозяйничал все тот же дьявольский холод.

— Надо идти туда, — проговорила Илли слабым с голосом, кивнув на башню, и, обхватив себя руками, села на корточки. Кажется, она начала всерьез замерзать. Михаил, похерив к чертям все субординации, присел с ней рядом, обхватил за плечи и принялся тереть их ладонями. Она даже не противилась — совсем закоченела. С другой стороны к ней придвинулся Бол Бродяга и тоже частично окутал Илли собою, отдавая ей свое тепло. Как ни странно, но Карриган стоял все это время, словно самый отмороженный, уставясь неподвижным взглядом на открывшуюся перед ними зловещую башню, как если б она была Вавилонской. Петр и Рейчел не реагировали на мороз вовсе, даже не ежились в своих летних нарядах — Михаил что-то слышал о технике внутреннего самообогрева, очевидно, их в разведке и этому научили. Сам он в данную минуту просто забыл о холоде, его даже в жар бросило — так он испугался, что она замерзает здесь, прямо на его глазах. Вот тебе и вся техника самообогрева — страх, настоящий страх за другого, дорогого тебе человека.

— Штурман, у тебя есть еще энергоконцентратор? — оглянулся Михаил на брата, впервые называя его не по имени, а профессиональным прозвищем. Тот тряхнул головой отрицательно:

— К черту! Хватай ее и пошли в башню! Все равно здесь больше некуда деваться!

Михаил вдруг понял, что не одному ему эта башня внушает безотчетный ужас: сразу ведь было ясно, что отсюда их путь лежит теперь только в башню, но ни Петр, ни Рейчел, ни даже Карриган не торопились ступать на ведущий туда мост.

Михаил подхватил Илли на руки и первым пошел на мост. «К черту! Мы еще посмотрим, кто кого! И нас не так-то просто укокошить!» Оставаться здесь, искать других выходов — ни на что уже не было времени, потому что она замерзала прямо у него на руках. Когда он проходил мимо Карригана, тот наконец очнулся от своего столбняка, молча наклонился к Илли и, взяв ее руки в свои, дунул поочередно ей в обе ладони, не удосужившись объяснить Михаилу смысла своих действий. Затем ступил вместе с Михаилом на мост.

Они опять вернулись ни с чем. Силы уже на исходе, скоро он уже не сможет подняться с трона. Но он даст им еще один шанс — последний. Это значит, что вновь предстоит ждать. Дни, быть может, недели. Если и на этот раз они прилетят без добычи, он отдаст их Зверю. Всех. Этих уже не жалко. Они стали слабыми, перестали приносить добычу. Раз так, то они годятся только в пищу Зверю. А значит — и ему. Зверь как всегда поделится с ним частью свежей силы, даст очередную порцию бессмертия. Его долю. И тогда он сам, как уже не раз бывало, отправится в путь. За новыми слугами — молодыми и сильными, за настоящими добытчиками для Зверя. Потому что иначе Зверь возьмет его. Силы, что ни день, тают, он почти уже не встает, и все потому, что Зверь голоден. Но последний шанс он им все-таки даст. И тогда уже скормит Зверю. Жаль, что в слуги годится не каждый. Иначе он никогда не выходил бы отсюда. Жил бы здесь вечно вместе со Зверем. Это единственное, чего он хочет. Жить. Жить вечно. Таково их соглашение. Заключенное слишком давно, чтобы стоило вспоминать о тех временах. Единственное, что он помнил отчетливо, — в это свою мечту о бессмертии и как он получил его, сумев вызвать Зверя и заключить с ним соглашение. Ведь только Великому дано было стать союзником Зверя. Зверь сделал его вечным. Он стал единственным Вечным Хранителем, которому не нужны наследники для передачи своего дара. Правда, существовала еще опасность, что Зверь в конце концов когда-нибудь пожрет и его самого… А в состоянии ли он его пожрать? Быть может, Зверь его просто запугивает — боится, как бы Хранитель не отправил его обратно в адскую тьму? Интересная идея! Давно уже не было таких свежих мыслей! Откуда они сегодня? Что-то творится за стенами башни. Да-да, что-то там приближается, и он это чувствует! Но хочет ли он этого?.. Да, хочет! И главное — этого хочет Зверь! Оно войдет сюда, чтобы никогда уже больше отсюда не выйти. Они объединятся, и сила Зверя удвоится, учетверится, она станет неиссякаема! Это будет уже не просто сила, это будет реальная власть!.. Над чем? Неважно! Зверь знает — над чем, он разберется. А значит, узнает и он, и он получит свою долю власти, иначе нельзя, ведь они со Зверем — одно, а скоро, быть может, и вовсе сольются в единое целое! Остается только немного подождать. Совсем немного…