Проклятие любви - Паулина Гейдж

Эхнатон также повелел приостановить строительство в Карнаке. Тех, кто долгие годы трудился над их с Нефертити храмами Атона, отправили в новый город, чтобы начать все сызнова. Жрецы Амона со страхом ждали, что он отзовет рабочих и из их храма, но, как обычно, он просто проигнорировал их. Осторожный Карнак занял хорошо продуманную, незаметную позицию.

Малкатта зажужжала, словно огромный улей, и с помощью взмыленных управителей и торопливых чиновников сменила привычную праздность на четкую организованность. Фараон считал дни до отъезда и проводил время, переходя из одной палаты в другую, требуя отчетов или бесконечно обсуждая свое видение самого прекрасного города, когда-либо существовавшего на земле. Оживленный, исполненный благих намерений, он часто мешал тем самым управителям, которых хотел заставить быть порасторопнее, ибо с его появлением вся работа останавливалась до тех пор, пока не были возданы должные почести и не приняты соответствующие позы. Эхнатон был в высшей степени счастлив, несмотря на все чаще повторявшиеся приступы головной боли, которых он начал страшиться. Они подрывали его хрупкую уверенность в себе, потому что всегда заканчивались болезненной рвотой. Приступы неизменно сопровождались взрывами бурной творческой энергии и религиозного пыла. Придворные, всегда стремившиеся угодить ему любыми доступными их пониманию способами, водили за собой слуг с серебряными кувшинами и учтиво сплевывали или, перебрав вина, блевали в них. Если бог Атон желал, чтобы его божественное воплощение и его священная сущность вели себя таким образом, они тоже хотели приобщиться к божьей благодати.

Со сменой приоритетов в государственном управлении произошла реорганизация власти, и многие управители, которые были на вершине при Аменхотепе Третьем, оказались невостребованными. Фараон не отстранил их открыто, но те повседневные указания, которые должны были передаваться им, поступали теперь их подчиненным. Чиновники благоразумно удалились, не высказывая возражений, и их места заняли те, кто был обласкан Эхнатоном.

С чувством сожаления Эйе все более отчетливо видел разумность своего решения последовать за фараоном. Ему нравился его заместитель, Раннефер. Молодой человек знал толк в лошадях, и колесничие уважали его, но, когда он с царевичем приехал из Мемфиса, тот назначил его служить в подчинении у Эйе, и Эйе с тревогой наблюдал за Раннефером, ожидая, что тот захочет захватить власть. Однако пока было не похоже на то, что Раннефера назначат смотрителем царских лошадей. Но Эйе верил, что этот момент когда-нибудь наступит, если он сам не займет его должность. Больше не было сомнений, что фараон контролирует управление страной. Теперь он был бесспорным правителем, хотя осуществлял свою власть не так, как его отец, который управлял Египтом с помощью системы государственных учреждений; он правил как цари-жрецы древних времен. Восходила и звезда Нефертити. Через год после начала строительства города она, к своему огорчению, родила еще одну девочку, но Эхнатон радостно воспринял появление дочери и назвал ее Анхесенпаатон – Живущая для Атона. Нефертити была окружена ореолом красоты и богатства, притягивавшим власть. Благоговейно почитавшаяся богиней и императрицей, Тейе еще не утратила влияния, но она была богиней старого времени, императрицей, которая не могла больше безраздельно властвовать в империи. Эйе, не желавший видеть ее дальнейшее унижение, намеревался осторожно завоевывать доверие Эхнатона, а эта задача оказалась несложной. Эйе знал, что фараон благоволит ему, он всегда чувствовал себя спокойно в присутствии дяди и в то же время искал его совета без робости, которую испытывал в обществе матери. Советы Тейе слишком часто звучали снисходительно или, хуже того, ненамеренно едко, камня на камне не оставляя от его несмелых суждений. Наученный горьким опытом сестры, Эйе не спорил, а только рассуждал, поощрительно кивая, всегда уступая Эхнатону, если тот начинал настаивать на своем.

Единственным развлечением, которое доставляло Эхнатону истинное наслаждение, было управление колесницей, что он делал превосходно, и как смотритель царских лошадей Эйе проводил много времени в колеснице, стоя за узкой, сутулой спиной фараона, когда он весело покрикивал на лошадей, а его слабые руки уверенно управлялись с поводьями. Для Эйе было что-то подкупающее и вызывающее сострадание в том, как племянник упорно боролся со своими физическими недостатками. К своему удивлению, Эйе вдруг понял, что с удовольствием предвкушает тот момент, когда он вновь будет слушать немелодичное, похожее на писк пение фараона, скрип сбруи и свист ветра в ушах.

– Несмотря на то, что ты строишь новую часовню Мину в своем родовом поместье в Ахмине, я считаю тебя своим Другом, дядюшка, – сказал Эхнатон Эйе однажды, когда они, Все в пыли, сошли с колесницы и устало шагали к своим носилкам. – Это что-то большее, чем зов крови, правда?

Эйе улыбнулся тревожному, неуверенному тону вопроса.

– Конечно, я твой друг, – учтиво ответил он.

– Тебе хорошо со мной? Нефертити уверяет, что ты проводишь со мной время только ради того, чтобы потом докладывать матушке. – Он взял Эйе за руку и остановился.

Эйе посмотрел прямо в беспокойно вопрошающие черные глаза, отметив, что в складках век застряли песчинки.

– Эхнатон, ты должен знать, что императрица – мой старинный друг и любимая сестра, – осторожно подбирая слова, начал он. – С ней меня связывают воспоминания, которые принадлежат только нам двоим. Но я никогда не стану порочить своего фараона ни в чьем присутствии. Царица Нефертити слишком усердна в своем стремлении оградить тебя от всего, что может тебе навредить.

К изумлению и тревоге Эйе, глаза фараона вдруг наполнились слезами.

– Иногда, когда одни говорят мне одно, другие – другое, а Атон не может объяснить мне, кто же говорит правду, я очень страдаю. – Его толстые губы дрожали. – Иногда мне кажется, что меня совсем никто не любит.

Почувствовав, как тело фараона потянулось к нему, Эйе понял, что, если сейчас раскроет объятия, Эхнатон бросится к нему. Он убрал руки за спину. Придворным, которые не могли слышать их разговор, но терпеливо наблюдали за ними на расстоянии, вовсе не обязательно знать, что их фараон так нуждается в утешении.

– Мой царь, мой владыка, – тихо сказал он, – тебе поклоняется целая империя, ты возлюбленный самого Ра, и, конечно, тебя не могут не любить такие жалкие смертные, как я и твоя матушка.

Эхнатон смахнул слезы и закусил губу.

– Я тоже люблю тебя. Я люблю императрицу, но она становится остра на язык. Дядюшка, ты не хотел бы принять честь стать моим носителем опахала по правую руку?

Эйе смотрел на него, быстро обдумывая ситуацию. Ему предложили высочайшую должность на земле, и это не прозвучало как приказание. Он готов был рассмеяться от облегчения, но сглотнул, опускаясь на колени в утрамбованный грунт площадки и целуя запыленные ноги фараона.

– Я не заслуживаю этого, – сказал он, зная, что говорит правду, – однако я желаю верно служить тебе, о Дух Атона.

– Хорошо. Я позволю Раннеферу принять должность смотрителя царских лошадей. Ты поедешь со мной в мой священный город?