Александр Невский и Даниил Галицкий. Рождение Третьего Рима - Виктор Ларионов

Русь начала собирать священные реликвии задолго до падения Царьграда. Под 1212 г. Лаврентьевская летопись в посмертном слове о Всеволоде Большое Гнездо отметила созданный им дворцовый Дмитровский храм во Владимире и факт, что в этот храм из города Селуны князь Всеволод принес на Русь «доску гробную святаго мученика Дмитрия, мюро непрестанно тачащю на здравье немощным, в той церкви постави, и сорочку того ж мученик ту же положи».

В Новгородской I летописи сохранился текст «Повести о взятии Царьграда фрягами». Это оригинальное литературное произведение явилось непосредственным откликом русского культурного сообщества того периода на падение Царьграда в 1204 г. Вопрос об авторстве повести остается открытым. Однако большинство исследователей считает причастным к его созданию новгородского паломника в Царьград Добрыню Ядрейковича, будущего новгородского архиепископа Антония, который совершил свое путешествие в мировую столицу в 1200 г., описав его в «Книге Паломник». Влияние этого произведения и вообще общей оценки падения Царьграда в Новгороде не могло пройти и мимо молодого Александра Ярославича. В Новгороде со времен архиепископа Антония началась целенаправленная политика собирания христианских реликвий, которая, как мы видели выше, была сопряжена с новым пониманием «перераспределения» сакральной власти вселенского императора ромеев между европейскими государями.

В этой связи нельзя не упомянуть один удивительный и важный для понимания мировоззрения Александра Невского факт. Маленький Александр застал в Новгороде на покое в Хутынском монастыре Добрыню Ядрейковича, бывшего владыкой Новгородским Антонием, но смещенного с кафедры отцом Александра Ярославом в связи со слепотой и невозможностью по здоровью выполнять обязанности новгородского владыки. Антонию наследовал лояльный к потомкам Всеволода Большое Гнездо владыка Арсений. О паломничестве в Царьград Антония мы упоминали выше.

Мы обязательно должны остановиться на личности Антония, которая, на наш взгляд, прямо или косвенно повлияла на становление духовного облика и мировоззрения княжича Александра и вообще образованных русских людей того времени. Остановимся и на деяниях владыки Антония, которые заставляют нас совершенно в ином свете взглянуть на проблему становления идеологической концепции «Москва — Третий Рим».

Еще будучи боярином новгородским, Добрыней Ядрейковичем, владыка Антоний стал свидетелем взятия крестоносцами Царьграда в 1204 г. и разорения святынь столицы Вселенского православия. Падение Царьграда повергло в шок православный мир. Горечь и ужас от этой трагедии были несравненно больше для православных всего христианского мира, чем при взятии Константинополя турками в 1453 г.

«Новгородский летописец записал под 1204 годом назидательную повесть о том, как “в сваде цесарей” — усобице в императорской семье — “погыбе царство бохохранимого Костянтиняграда”».

Для русского человека священный город пал именно в 1204 г. и его временное возвышение при Палеологах с 1261 г. по 1453 г., в который город пал вследствие турецкого нашествия султана Мехмета II, рассматривалось как милость Божия к грекам, но не воспринималось как восстановление в былой славе Царьграда. Ученые давно отмечают, что ключевыми датами, которые стали предшествующими звеньями идеи «Третьего Рима», важнейшими историческими обстоятельствами, определившими семантику и «догматику» идеи, стали годы 1204-й — второе, разбойное взятие Царьграда латинянами (первое взятие состоялось за год до этого и имело характер вмешательства во внутривизантийскую борьбу за трон), 1270 год — заключение Лионской унии, 1439-й — заключение Флорентийской унии. Для XIII века самыми главными событиями стали именно взятие Царьграда крестоносцами и утрата в глазах русских людей того времени определенной преемственности по отношению к древней Римской империи, восстановленной в Никее византийской государственности.

В 1270 г. последовала Лионская уния, которая лишь подтвердила для русских православных людей того времени духовный надлом греков.

Владыка Антоний стал одним из первых людей на Руси, который осознал, что отныне последним оплотом православия может быть только Русь, сиявшая в зените славы перед нашествием монголов и не чаявшая скорых суровых испытаний, поставивших наш народ на грань исторической гибели.

Добрыня Ядрейкович привез из Царьграда «кусок Гроба Господня». Историки до сих пор спорят, что в действительности привез Добрыня, то ли «меру Гроба Господня», то ли действительно ему удалось добыть камень или часть камня с Гроба Господня. Источники недвусмысленно говорят именно о камне. В подтверждение именно этой, традиционной точки зрения мы можем привести интересный факт, до настоящего времени не рассматриваемый в контексте проблемы. В 1211 г. при владыке Антонии перестраивается престол Святой Софии Новгородской и кладется новая престольная плита. С большой долей вероятности мы можем утверждать, что на престол новгородской Софии Добрыня возложил главную реликвию православных христиан — камень Гроба Господня из Царьграда.

В западноевропейской традиции было выработано понятие, описывающее переход, связанный с утратой определенных благодатных даров или исчерпыванием исторической миссии, политического и духовного мирового центра из одного историко-культурного топографического локуса в другой: «Перенос Империи». В этом translation imperii западнохристианская историософия соединяла в единую канву мировую историю. «Русская историческая мысль первой трети XVI века разработала три типа соединения русской истории с мировой — хронографический (Русский хронограф, или Хронограф 1512 г.), генеалогический (Сказание о князьях владимирских, особенно новый вид Медоварцевской редакции, соединяющей хронографический и генеалогический тип, ок. 1527 г.), пророческо-эсхатологический (цикл сочинений о “Третьем Риме”)».

Эволюция и истоки пророческо-эсхатологической концепции уводят нас во времена святого Александра Невского и деятельности владыки Антония. Цикл «Сказания о князьях владимирских» соединял легендарное римское звено генеалогии русских князей, возводимых к мифическому брату императора Августа Прусу, константинопольское звено (рассказ о дарах Мономаха — царских инсигниях) с русским звеном. Необходимо сказать, что герменевтический анализ сказания о передаче на Русь царских регалий Константином Мономахом, дошедшего до нас в поздней обработке и переосмыслении, в действительности мог иметь реальную историческую основу. У нас нет прямых доказательств о том, что во времена домонгольской Руси князья ссылались бы на «дар Мономаха» в качестве весомого аргумента в претензии на равенство с императорами ромеев, но косвенные данные такого воззрения в древнерусское время есть.

«Послание константинопольского патриарха Антония IV московскому великому князю Василию I Дмитриевичу (1393) подвергает критике “слова о высочайшем и святом самодержце-царе” своего адресата, его запрет московскому митрополиту “поминать божественное имя царя в диптиках”, т.к. “мы-де имеем Церковь, а царя не имеем и знать не хотим”. Эти слова Василия I, которые стали известны патриарху в устном изложении (“говорят, что…”), в Послании повторены дважды. “Ты… хочешь дела совершенно невозможного”, — увещевает патриарх, излагая на греческом языке формулу римского универсализма, которая определяла византийского императора басилевсом ромеев… т.е. “всех христиан”, и предполагала, что “один только царь во вселенной”».