Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Приметы и суеверия - Елена Лаврентьева

Многие из знавших Долгорукова подтверждали этот рассказ его. Ежели бы один только раз видел он Апраксина, то можно было бы усомниться и сказать, что ему так это попритчилось. То же самое повторилось три раза и все наяву; это уж не бред и не призрак, а подлинное явление души умершего.

* * *

Дельвиг и Н. В. Левашев условились в том, что кто первый из них умрет, тот обязан явиться к оставшемуся в живых с тем, что если последний испугается, то немедля удалиться. Левашев совершенно забыл об этом условии, как спустя немного времени после смерти Дельвига, вечером, читая книгу, увидел приближающегося к нему Дельвига. Левашев так испугался, что немедля побежал сказать о своем видении, конечно, исчезнувшем, жене своей, которая напомнила ему о сделанном между ними условии.

Я это несколько раз слышал от Левашева и от жены его, на дочери которых я впоследствии женился, причем замечу, что Левашев не только не был человеком впечатлительным, но по его образу мыслей и характеру подобное видение могло ему пригрезиться менее, чем всякому другому.

* * *

«Поэт Дельвиг незадолго до смерти сидел вечером у своих хороших знакомых — какого-то богатого помещика, охотника до цветов, и его жены. Разговорились о видениях, о явлениях с того света. "Хотите, я к вам приду?" — сказал Дельвиг… "Придите!" — отвечали ему…

Разговор этот был забыт. Ему не придавали никакого значения. Когда умер Дельвиг, спустя некоторое время помещик, приятель поэта, сидел с женою вечером и разговаривал о том, как недавно чуть ли не на том же стуле беседовал с ним Дельвиг. Говоря об этом, помещик вставал, прохаживался по комнате и заглядывал в залу, где был балкон, куда в известное время выставлялись цветы. Ему показалось, что перед дверьми стоит большой куст роз, как бы забытый. Была темная пора вечера, когда еще не зажигают огня, и предмета, который стоял пред дверьми балкона, разобрать хорошо было нельзя. Когда разговор несколько умолк, помещик пошел к воображаемому кусту цветов, дабы его осмотреть; и увидал перед собою фигуру Дельвига в сюртуке, со сложенными на груди руками. Он бросился к жене, проговорив быстро: "Воды! Воды!" Она заметила его бледность, заглянула в залу и также увидела Дельвига. Потом призрак пропал».

«Слышано, — пишет мне Н. В. Берг, — в начале пятидесятых годов от М. А. Дмитриева у него в доме. Многие из присутствовавших были знакомы с упоминаемым лицом».

Этот случай, с некоторыми вариантами, но в главном сходно, описан в «Воспоминаниях прошедшего» И. В. Селиванова, слышавшего об нем от самой К. Г. Левашовой, жены А. Н. Левашова, лица, слишком известного в Москве.

* * *

Два штаб-офицера, раненные в Финляндскую войну, привезены в столицу лечиться; один из них выздоровел, возвращался в армию и пришел проститься с товарищем, с которым был очень дружен; этот в шутку сказал, что если пуля невзначай угодит ему прямо в сердце, то навестил бы его с того света, сказал бы, что и каково там. Обещано, хотя и неравнодушно; — расстались. Прошел месяц, другой и третий; больной тихо оправлялся. В одну ночь видит во сне товарища. «Вот, я сдержал свое слово, — тот говорит ему, — я убит сегодня в сражении; здесь хорошо, но я еще не осмотрелся. Ты сходи к В. С. Тамаре и попроси у него себе книжку, что у него в коробу под фаянсовым сервизом: в ней все, что тебе нужно знать». Больной записал число и сновидение, а по приказам узнал, что товарищ действительно убит того числа в сражении. Сколь скоро смог, бросился к Василию Степановичу. Этот по своему обычаю руками и ногами отбивался от нового знакомства с человеком, совсем ему неизвестным; уступил, наконец, убедительной просьбе. Незваный гость объяснил ему причину посещения, рассказал все, как было, прочитал записку о сновидении и попросил приказать отыскать в коробе с фаянсовым сервизом заветную книжку. Тамара в первый раз в жизни слышал от него имя покойника, а о коробе с сервизом не знал и не ведал. Призван дворецкий, и тот не помнил в доме короба с фаянсовым сервизом. Хозяин потом сам не хотел отпустить от себя гостя без осмотра всех углов в своем доме. Дворецкий повел его в кладовую, оттуда в подвал. Там, в темном углу, под разным хламом стоял ящик с фаянсовым сервизом: из Англии в Константинополь, а оттуда, обогнув Европу, на корабле привезен в Петербург с другими вещами и оставался в забытьи по ненадобности. Что же? под сервизом, между листов оберточной бумаги, нашлось, в листах же, прекрасное издание «Подражание Иисусу Христу» Фомы Кемпийского, на французском языке. Василий Степанович обеими руками отдал его гостю.

Я смело могу прибавить к этому его рассказу только то, что Тамара не умел и в шутку сказать неправду или назвать вещь не своим именем.

Приятно разъезжать по Германии: везде изобилие, просвещение, хорошие дороги, спокойные ночлеги; правда, не скоро там подвигаешься на почтовых, но зато и незачем спешить, везде для души и для глаз отрада. В особенности останутся мне всегда памятными романтическая Силезия и восхитительные берега Рейна. Может быть и оттого я несколько пристрастен к этим двум краям, что имел на досуге случай на них налюбоваться, когда был их военным гостем в 1813 году во время перемирия, и перед открытием кампании 1814 [года]. И как приятно посещать вторично такие места, когда уже все военные бури утихнут и к наслаждению, доставляемому красотами природы, присоединятся еще воспоминания о славных событиях, подобных тем, которые ознаменовали борьбу с западным исполином!

Это небольшое, но весьма философическое вступление ведет прямо к тому, о чем читатель, может быть, и не догадывается — к описанию одного странного случая появления призрака, привидения или духа. Этот рассказ будет весьма кстати в нынешнее время, когда и в Петербурге начали появляться привидения, и весь город говорит о честном и добропорядочном духе, который увещевает людей не играть в карты вообще и в банк в особенности. В 1822 году, возвращаясь из Парижа в Россию, я направил путь через Силезию, чтобы еще раз взглянуть на те прелестные места, где мы готовились некогда проливать нашу кровь за независимость народов, выкупив уже свободу собственного отечества. Я ехал не торопясь, стараясь останавливаться преимущественно в знакомых мне городах, именно в Герлице, Гольдберге, Швейднице, Лигнице, Яуэре и прочих, о которых воспоминание живо запечатлелось в моей памяти. Особливо желалось мне побывать в городе Яуэре, в котором, после кацбахского сражения, я пролежал более месяца в горячке, на попечении добрых хозяев трактира «Zum goldenen Löwen» («К золотому Льву»). Они заслуживали того, чтобы, своротив с большой дороги, я поблагодарил их еще раз, в качестве путешественника, за участие, оказанное в военное время незнакомцу воину. Приближаясь к Яуэру, я приказал немцу почтарю высадить меня у Золотого Льва, к знакомому мне трактирщику Готфриду Гольцману.

— Verfluchter Ort! — проворчал мой немец. — Es ist kein goldener Löwe mehr da! (Проклятое место! Уж нет там больше Золотого Льва!)

— Что это значит? — спросил я, но почтарь, не отвечая ни слова, ударил по лошадям и через несколько минут подвез мою коляску к трактиру «Zum guten Gewissen» («К Доброй Совести»).