Мы будем на этой войне. Не родная кровь - Сергей Лобанов

– У меня тут целая похоронная команда из выздоравливающих, – продолжил он. – Есть один больной с полной потерей памяти. В мае поступил. Мы его Колей зовём. Сомневаюсь, что это настоящее имя, но его сейчас как угодно величать можно: ничего не помнит. Черепно-мозговая травма. Вся прошлая жизнь, как белый лист.

– Что, совсем ничего не помнит? – удивился Савельев. – Разве так бывает? Хоть что-то же человек обычно помнит.

– Наш Коля чист, как херувим. Ему сейчас какую угодно можно жизнь придумать, он во всё поверит. Тут до меня слушок дошёл, что начала его одна солдатка обхаживать. Она санитаркой при госпитале. Муж умер у неё на руках. Убивалась страшно… Думали, руки на себя наложит. Так бы и случилось, наверное, но двое детишек удержали от непоправимого шага. Так она теперь нашему Коле рассказывает, что он муж её.

Я поначалу внушение этой выдумщице сделал. Она в слёзы: какое вам дело, мужик всё равно ничего не помнит. Может, и не вспомнит никогда. Ходит как тень, ни тпру, ни ну. Кому он нужен такой? А так хоть я подберу.

Ну, я подумал, наверное, так оно лучше… Да вон он!

Военврач кивнул в сторону окна, за которым неторопливо проходил понурый человек.

Андрей Николаевич глянул и подскочил как ужаленный:

– Иван?!

Полковник едва не пролил из колбы драгоценную жидкость.

– Не понял… – растерянно пробасил он.

– Брат это мой младший!

Савельев выскочил за дверь, столкнувшись с Жанной, нёсшей на подносе три кружки с чаем. Поднос вылетел у неё из рук, тёмная жидкость плеснулась на белый халат, а кружки осколками разлетелись по полу.

– Простите, ради Бога! – пробормотал Андрей Николаевич, устремляясь на улицу.

Жанна проводила его взглядом и вопросительно уставилась на полковника, мол, чего это с ним?

– Наш Коля, оказывается, брат его младший. И не Коля он вовсе, а Иван. Охренеть!..

Наверное, впервые в жизни военврач был столь эмоционален.

Савельев тем временем был уже на улице. Он нагнал брата, рывком за плечи развернул к себе, увидел пустые глаза, давнишнюю щетину на впалых щеках и на шее с острым кадыком.

В безразличном взгляде Никитина промелькнуло что-то, он уставился на старшего брата, небритый подбородок затрясся в беззвучном плаче, из глаз, наполнившихся болью, потекли слёзы.

Андрей Николаевич крепко обнял его, бормоча счастливо:

– Иван… Узнал… Чёрт небритый…

– Ан-дрю-ха… – по слогам произнёс Никитин, – Ан-дрю-ха… – и заплакал навзрыд, сотрясаясь всем телом в объятиях брата.

– Ну что ты, Иван, что ты… Всё теперь будет хорошо…

– А где это я? – чуть успокоившись и освободившись от объятий брата, спросил Иван, осматриваясь.

– В госпитале. Ты память потерял. Тебя тут Колей все зовут, – улыбаясь и тоже вытирая выступившие слёзы, – ответил Андрей Николаевич.

– Да, теперь вспомнил. Тот бой с кубанскими казаками, рукопашная, а потом сильный удар по голове, искры из глаз и темнота… А сколько я уже здесь?

– Постой, постой, какой бой с кубанцами? – с непониманием спросил Савельев.

– Наш батальон оборону держал на подступах к городу по улице Светлогорская. Вот тогда меня и оглоушили. Мы ещё держим те позиции?

Савельев, прикусив нижнюю губу, смотрел на брата, а потом произнёс глухо:

– Нет, уже не держим…

– Отступили, значит. Понятно. Ты так и не сказал, сколько я уже здесь.

– Пойдём-ка к начальнику госпиталя, братишка.

– Зачем? – не понял Иван. – Я себя нормально чувствую, всё вспомнил. Разве что попросить, чтобы он сразу выписал меня. Мне надо на фронт, к ребятам… Как ты сам тут оказался? Хорошо, что ты на нашей стороне. Честно говоря, я даже не ожидал от тебя такого. Ты ведь всегда за действующую власть был.

– Пойдём. Только в кабинете помалкивай. Хорошо? А то вдруг полковник решит, что ты не совсем здоров и не отпустит тебя. И что бы ни услышал – молчи. Молчи и всё. Договорились?

– Ладно, договорились, – легко согласился Никитин. – Буду молчать, чтобы начальник ничего такого не подумал обо мне.

Они зашли в бывшую контору свинокомплекса.

Улыбающиеся полковник и Жанна встретили братьев на входе. За ними толпились другие медики, уже прознавшие о новости.

Военврач выпроводил женщину из кабинета со словами:

– Жанна, мы тут мужиками посидим. Пусть меня пока никто не беспокоит.

Он прикрыл дверь и воскликнул:

– Дела!

Несвойственная ему эмоциональность тут же исчезла, уступив место устоявшемуся флегматизму.

– Что ж, уважаемые братья, давайте выпьем за вашу неожиданную встречу, – полковник извлёк из тумбочки третью стопку. – И за твоё, Иван, чудесное исцеление. А ты сам-то всё вспомнил?

– Да. С того самого боя…

Андрей Николаевич наступил ему на ногу.

– Ой, Иван, извини, – сконфузился он. – Давайте выпьем.

После того как выпили, Савельев сказал:

– Вячеслав Игоревич, я Ивана заберу сегодня.

– Да не вопрос. Забирайте, Андрей Николаевич. Нужно только медкарту заполнить толком и сделать справку о нахождении вашего брата у нас на излечении. Это для командира части, чтобы не числился у него боец без вести пропавшим или ещё того хуже – в дезертирах. Номер войсковой части и фамилию командира помнишь, Иван?

– Конечно, – утвердительно кивнул Никитин. – Я всё вспомнил.

– Не нужно справок, – поторопился вмешаться Андрей Николаевич. – Я всё сам улажу.

– Как знаете, – пожал плечами полковник. – Тогда на посошок?

– Давайте, – согласился Савельев. – Да, товарищ полковник, когда мы договаривались о встрече, вы сказали, что домой нас доставят на каком-то госпитальном грузовике, который как раз пойдёт в нашу сторону.

– Машина будет, как я и обещал. Удачное время вы выбрали. А так пришлось бы вам со всей пишущей братией тут куковать до очередной колонны или иной оказии. Единственное «но»: прямо до порога доставить вас не получится. Километров десять придётся пешком идти.

– Нам не привыкать, – улыбнулся Савельев. – Журналисты народ привычный. Да и я с ними пообтёрся.

Полковник кивнул, тоже скупо улыбнувшись:

– Я помню вас до войны, Андрей Николаевич. По телевизору часто видел. Вы тогда совсем другим мне казались.

– Недоступным и зажравшимся чинушей, да? – опять улыбнулся Андрей Николаевич.

– Не то чтобы… – начал военврач.

Но Савельев перебил его добродушно:

– Ладно-ладно! Знаю я, как нас, слуг народа, привечают.