Ленин-Сталин. Технология невозможного - Елена Прудникова

«Настроения тыла отвечали настроениям фронта, — продолжает Троцкий. — На конференции кадетской партии в октябре 1916года большинство делегатов отмечало апатию и неверие в победоносный исход войны — „во всех слоях населения, в особенности же в деревне и в среде городской бедноты“. 30 октября 1916 года директор департамента полиции писал в сводке донесений о „наблюдаемом повсеместно и во всех слоях населения как бы утомлении войной и жажде скорейшего мира, безразлично, на каких бы условиях таковой ни был заключен“».

* * *

Но были в России силы, жившие по поговорке: «Кому война, а кому мать родна». Война оживила российскую промышленность, вызвав некое подобие чахоточного румянца — здоровья нет, зато цвет яркий. Начиная с 1910 года казенные заводы регулярно проваливали военные программы, и Россия вступила в Первую мировую войну абсолютно к ней неподготовленной. Мобилизационного запаса снарядов хватило на четыре месяца, а потом русские солдаты с тоскливым ужасом слушали немецкую канонаду, на которую им нечем было ответить. Мобзапас винтовок был около 5 млн. штук, при том, что число мобилизованных первой очереди насчитывало 7 млн. человек. Уже к ноябрю 1914 года дефицит винтовок достигал 870 тысяч, а промышленность могла дать не более 60 тысяч штук ежемесячно. Люди были, но не было оружия — как раз то самое, что и планировал для СССР Гитлер.

«Выручили» — если можно так сказать — частные военные заводы. Они-то снаряды давали, но… в три — пять раз дороже, чем казённые. Созданное весной 1915 года Особое совещание по обороне распределяло заказы с щедростью необыкновенной — надо полагать, что и «откаты» там были экстраординарные. Московское текстильное товарищество Рябушинского официально имело 75 % чистой прибыли (а сколько неофициально?). Но это еще скромненько, а у тверской мануфактуры было уже 111 %, меднопрокатный завод Кольчугина принес за 1915–1916 годы свыше 12 миллионов прибыли при основном капитале в 10 миллионов. Капиталисты наживались на войне с редкостным бесстыдством, и вот что мне на самом деле радостно читать — так это о национализации военных заводов. Да и вообще о национализации промышленности читать приятно — уж очень неприглядно выглядят «отцы-благодетели». А начиная с 1914 года они не только несут в народ свое самобытное понимание христианства, но и в открытую наживаются на войне, грабя собственную страну. И ведь никуда не денешься: против альянса госчиновников и промышленников не попрешь, что и попытался с привычной обреченностью объяснить Николай Второй начальнику Главного артиллерийского управления генералу Маниковскому в знаменитом диалоге.

«Николай II: На вас жалуются, что вы стесняете самодеятельность общества при снабжении армии.

Маниковский: Ваше Величество, они и без того наживаются на поставке на 300 %, а бывали случаи, что получали даже более 1000 % барыша.

Николай II: Ну и пусть наживают, лишь бы не воровали.

Маниковский: Ваше Величество, но это хуже воровства, это открытый грабёж.

Николай II: Все-таки не нужно раздражать общественное мнение».

Преодолевая понятное возмущение, задумаемся о трактовках данного диалога. Его ведь можно интерпретировать по-разному. Например, так: генерал Маниковский царю был нужен. А если бы он продолжал эту линию, его бы в считанные месяцы похоронили или, скажем, сляпали обвинение и отдали под суд. Практика 1990-х годов, которая еще у всех нас на памяти, показывает, как решаются проблемы там, где кто-то мешает кому-то наваривать бабки. А деньги в оборонном бизнесе крутились умопомрачительные.

Да и что можно было сделать, когда в доле состояли не только самые богатые люди государства, но не отставали даже великие князья. Маниковский, если бы не успокоился, получил бы пышные похороны, и еще более пышные похороны получил бы император, только и всего. Нет, чтобы заставить быть патриотами эту кодлу, нужен не царь с бесправными жандармами, а Сталин и НКВД образца 1937 года, имевшие право и возможность кому угодно задать простой вопрос: «Что тебе, родное сердце, дороже — кошелек или жизнь?» И при этом реально расстреливать в порядке назидания. Вот тогда бы сработало — а в 1915 году русский царь мог разве что грибочками отравиться в порядке протеста…

В столице шел форменный пир во время чумы. Троцкий описывает эту обстановочку — может быть, и лишнее дело еще раз рассказывать общеизвестные вещи, но каков слог! Как красочно и как точно — воистину золотое перо!

«Спекуляция всех видов и игра на бирже достигли пароксизма. Громадные состояния возникали из кровавой пены. Недостаток в столице хлеба и топлива не мешал придворному ювелиру Фаберже хвалиться тем, что никогда еще он не делал таких прекрасных дел. Фрейлина Вырубова рассказывает, что ни в один сезон не заказывалось столько дорогих нарядов, как зимой 1915/16 года, и не покупалось столько бриллиантов. Ночные учреждения были переполнены героями тыла, легальными дезертирами и просто почтенными людьми, слишком старыми для фронта, но достаточно молодыми для радостей жизни. Великие князья были не последними из участников пира во время чумы. Никто не боялся израсходовать слишком много. Сверху падал непрерывный золотой дождь. „Общество“ подставляло руки и карманы, аристократические дамы высоко поднимали подолы, все шлепали по кровавой грязи — банкиры, интенданты, промышленники, царские и великокняжеские балерины, православные иерархи, фрейлины, либеральные депутаты, фронтовые и тыловые генералы, радикальные адвокаты, сиятельные ханжи обоего пола, многочисленные племянники и особенно племянницы. Все спешили хватать и жрать, в страхе, что благодатный дождь прекратится, и все с негодованием отвергали позорную идею преждевременного мира»[130].

Ещё бы при таких барышах не считать «союзнический долг» святым, а сепаратный мир — позорным!

* * *

К концу войны снарядов уже хватало — то ли по причине увеличения их производства, то ли потому, что уменьшилось количество пушек. Зато стали трещать финансы. Уже в июле — августе 1916 года оптовые цены на важнейшие продукты выросли: хлеб подорожал на 91 %; сахар — на 48 %; мясо — на 138 %; масло — на 145 %; соль — на 256 %. Розничные цены повысились еще больше. Очень интересное объяснение этого механизма дает Ольденбург:

«Это отчасти объяснялось ростом количества бумажных денег, но в еще большей мере — своего рода забастовкой деревни. Крестьяне — а им принадлежало семь восьмых русского хлеба — все менее охотно продавали свои продукты; из опасения реквизиции они начинали прятать зерно, зарывать его в землю».

Что за бред — цены поднимаются, а крестьяне этим не пользуются. Но дело в том, что поднимались-то оптовые цены, а не закупочные. От дороговизны продуктов богатели не крестьяне, а спекулянты. Сельское хозяйство же тихо умирало. Армия в основном пополнялась за счет деревни, и к 1917 году война забрала около половины трудоспособных мужчин и четверть лошадей. Сбор хлеба к 1916 году сократился на 20 %, и деревня не горела желанием с ним расставаться, так что в конце года пришлось послать на село вооруженные отряды — да-да, продотряды не большевики придумали, они появились осенью 1916 года. Хлеба они, впрочем, так и не добыли.