Ночи в цирке - Анджела Картер

Привлеченная ярким цветом, – она так соскучилась по разнообразным цветам, – Ольга Александровна вытащила из сугроба стеганое одеяло, сшитое из вязаных разноцветных лоскутков.

– Настоящий склад полезных вещей, каким-то чудом оставленных в этой глуши специально для нас! – сказала она. Она была женщиной практичной.

Подкрепившись хлебом и колбасой, которые они прихватили с собой и поджарили в огне лесного пожара, женщины принялись спасать оставшееся имущество.

Первое, что нашла Ольга Александровна, был позолоченная фигурка старика с косой, которая явно выпала из разбитой коробки с пружинами и медными колесиками. Вера Андреевна предположила, что это фигура Сатурна, Отца времени.

– Куда бы мы ни пошли, отцы нам больше не понадобятся, – произнесла она. И они выбросили коробку.

С этого момента Вера умоляла подругу не называть ее по отчеству, и об этом же в свою очередь попросила ее Ольга.

Очередной находкой Ольги под грудой сломанных подсвечников и рваной мебельной обивкой был осколок зеркала с какими-то странными коричневыми полосами на оранжевом фоне. Дотронувшись до осколка, Ольга обожглась и уронила его. Осколок разлетелся на мелкие части, оставив, к ее ужасу, на снегу полоску дымящейся жидкости. Ольгой овладел суеверный страх.

– Давай уйдем отсюда, – сказала она Вере.

– Но куда нам идти, милая?

Под сверкающими звездами рельсы бежали от охваченного огнем края назад, назад, на многие тысячи миль назад, в Санкт-Петербург, туда, где в тесной квартире ее старая мать склонилась над углями самовара в бесконечном повторении своих ежедневных обязанностей, где маленький, уже забывший ее мальчик играл в переулке в какие-то неизвестные ей игры. Вера стояла, потупившись, как раньше, до того, как их пальцы коснулись друг друга. Она понимала, что смотреть значит принуждать, и в этот момент они были свободны выбирать из всего, что приберегла для них судьба.

Ольга в смятении присела на килу столового белья, выброшенного натиском последнего слона из последнего шкафа. Судя по окружавшим их разбитым остаткам столов, ваз, бутылок и столовых приборов, это был вагон-ресторан. Другие женщины рылись среди разбросанных рядом обломков кухни, откладывая в сторону все, что могло пригодиться: блюдца, чайники, котелки, ножи.

Они выносили запасы провианта, мешки с мукой, сахаром и бобами, но оставили специи, которых на кухне было более чем достаточно. В плетеной металлической корзинке сохранилось немало яиц, которым, по необъяснимому капризу взрыва, удалось избежать гибели.

Среди громких возгласов: «Клубничное варенье!», «Смотрите, шоколад!», «Милая, ты не поверишь! Здесь целое ведро мороженого!» – по-тюремному отточенный Ольгин слух уловил чуть слышный стон, который мог издавать больной или испуганный ребенок, и стон этот доносился как раз оттуда, где она сидела. Ольга вскочила и стала раскидывать во все стороны скатерти и салфетки.

Вскоре они откопали розовощекого светловолосого юношу в коротких белых штанишках, крепко спящего, словно на перине под белыми простынями. Алкоголем от него не пахло. На лбу у него виднелась огромная шишка.

– Как его разбудить?

– Если верить старинным сказкам, лучшее лекарство для спящих красавиц – поцелуй, – с легкой иронией отозвалась Вера.

Материнское сердце Ольги иронии не уловило. Она коснулась губами лба юноши, его веки чуть дрогнули, медленно распахнулись, он приподнял руки и обхватил ее за шею.

– Мама, – проговорил он. Безотказное слово. Улыбаясь, Ольга покачала головой. Она видела, что Уолсер еще не в состоянии спросить «Где я?». Как и окружающий пейзаж, он был абсолютно пуст.

Женщины подняли его на ноги, чтобы проверить, может ли он ходить. После нескольких попыток и усилий он вспомнил, как это делается, и вскоре с восторгом и громким смехом все увереннее ковылял от протянутых рук Ольги к менее радушным – Веры, пока наконец не научился держаться на ногах без посторонней помощи. Понемногу он обнаруживал в себе какие-то ощущения. Круговыми движениями ладони он потер себе живот, пытаясь что-то вспомнить, но так ничего и не сказав, продолжал тереть себе живот.

Ольга нашла в кухне банку с молоком, накрошила в него хлеба, налила немного этой смеси себе в ладони, и протянула ему, потому что он забыл, как пользоваться ложкой. Он радовался всему с ним происходящему и что-то ворковал, поводя из стороны в сторону вытаращенными глазами. Покончив с тюрей, он снова потер живот в ожидании следующего блюда.

Ольга подняла металлическую корзинку с яйцами.

– Может, он хочет яичко?

При виде яиц в его мозгу что-то шевельнулось. Он встал на цыпочки и замахал руками, словно крыльями:

– Ку-ка-ре-ку-у-у-шки!

– Бедняга, – сказала Ольга. – Свихнулся, да поможет ему Господь.

Резкий свист пронзил ночь, и где-то вдали они разглядели искры и смутное сияние паровоза, медленно двигавшегося в Р., различили силуэты людей с факелами, фонарями, веревками и топорами, которые шли по насыпи рядом с ним. Мелькнул белый передник медсестры, высунувшейся из окна, чтобы разглядеть лежащий перед ними путь. Ольга приняла для себя решение; все принялись вязать в узлы полезные инструменты и кухонную утварь и устремились в лес, навстречу лучистой неизвестности любви и свободы.

Ольга торопливо воткнула в яйцо иглу и протянула его Уолсеру выпить, что он с удовольствием и сделал.

– Ку-ка-ре-ку-у-у-у!

– Его нельзя здесь оставлять, – сказала Ольга Вере.

– Он мужчина, пусть даже и сумасшедший, – ответила Вера. – Обойдемся без него.

Ольга медлила, словно раздумывая о том, какая же от этого молодого человека может быть польза… но времени не оставалось. Поцеловав на прощание Уолсера, она поцеловала своего собственного сына и все свое прошлое. Женщины исчезли.

Уолсер присел перед корзинкой с яйцами и вскоре понял, что они легко бьются. Он с силой пнул корзину и с радостью стал наблюдать, как крутятся яйца, оставшиеся целыми. Невзирая на критичность положения, спасатели приближались неторопливым шагом, сравнимым разве что с замедленной поступью обитателей богадельни. Уолсер еще немного попрыгал и потоптал катящиеся яйца, но вскоре его интерес к ним исчез. Он снова замахал руками:

– Ку-ка-ре-ку-у-у-у! Ку-ка-ре-ку-у-у-шки!

Когда Уолсер наконец понял, что добрые женщины ушли, из его глаз безудержным потоком хлынули слезы. Крича петухом, размахивая, как крыльями, руками, он побежал было за ними, но вскоре, очарованный видом звезды, отражающейся на снегу многократными кругами света, позабыл, куда и зачем бежит.

Как только мы повернулись к поезду спиной, он прекратил свое существование; мы были перенесены в иной мир, брошены в средоточие лимба, карты которого у нас не было.

Нас уводили все дальше в лес, внутрь этого неторопливого обжоры, который проглатывал нас, пребывая в первозданном спокойствии и безмятежности. Мне потребовалось немало времени, чтобы успокоиться; мы удалились уже в такую непролазную глушь, что напоминали Иону в чреве кита, передвигаясь почти в темноте из-за плотных ветвей хвойных деревьев, закрывавших небо и изредка ронявших нам на головы снег, напоминавший помет каких-то крупных птиц. На опушках виднелось красное зарево оставленного позади пожара, окрашивающего ночные облака в цвет крови.