И узре ослица Ангела Божия - Ник Кейв

Каик снова попытался вскочить, но, несмотря на все усилия, не смог, тонкая струйка сукровицы закапала ему на кадык с нижней губы. Он так и остался в углу скамьи, откуда следил за моими действиями, широко открыв рот и больше не пытаясь шевелиться.

Я подчеркнул соответствующие стихи, а затем написал над ними и под ними печатными буквами от себя, так что вышло следующее: ЧТО ЗДЕСЬ НАПИСАНО, КАИК? 19Мститель за кровь сам может умертвить убийцу; лишь только встретит его, сам может умертвить его. ХА ХА ХА ХА ХА ХА ХА МОЛЧАЩЕЕ ДОБРО Я вложил книгу в его огромные мясистые ручищи. Каик тупо уставился на страницу. Пятна на его лице и шее уже приняли зловещий оттенок переспевшего винограда. Кровавая слюна вытекала изо рта и капала на пророческую страницу, что при данных обстоятельствах казалось весьма уместным.

Я услышал шум машин — двух, трех, четырех, буксовавших на щебенке на подъезде к церкви. Я услышал потрескивание раций и понял, что укулиты восприняли всерьез послание, которое я приколол к двери молитвенного дома. Я услышал, как ломают запертую калитку, которая вела в подвал церкви. Вскоре они найдут труп По и поймут, что все остальное, сказанное в записке, тоже правда. И тогда они вломятся в церковь, чтобы схватить убийцу.

— Ну давай, Каик! Шевели мозгами, дубина. Все для тебя кончено, выблядок. Все кончено. И для тебя, и для По, и для Квини. Все кончено, — думал я.

Наконец Каик приподнял свою пятнистую рожу. Глаза его из–за действия яда никак не могли сойтись в одну точку. Он что–то забормотал, затем заскулил и принялся было подвывать, но тут я огрел его пустой бутылкой по переносице, и он сразу же вырубился.

Я посмотрел на эту тушу, прислоненную к спинке скамьи и покрытую сверху донизу блевотиной, и подумал: — Ты, осел, Каик, законченный осел.

Затем я припечатал его бутылкой еще разок для верности.

Вынув Библию из рук Каика, я выдрал из нее разоблачительные страницы, а затем вытащил из его кармана первую из написанных мною записок — ту самую, что я подкинул батракам: приглашение посетить церковь. Положив все к себе в карман, я скрылся в приделе в тот самый момент, когда вызванный из Давенпорта шериф и два его помощника принялись ломиться в двери церкви.

— Потяните за ручку, болваны, — подумал я. — Дверь–то не заперта.

Всю дорогу до дома я ухмылялся. Никак не мог перестать.

Вокруг меня были обугленные поля. Тростник, срезанный и сложенный в бурты, ожидал, когда его отвезут на сахарный завод.

Позже, когда все ушли, я вернулся в церковь и сел на скамью. Я закрыл глаза и стал наслаждаться сознанием того, что я послужил Господу: послужил, не ожидая его повеления. Да, я послужил Господу, и сознание этого было для меня само по себе достаточной наградой. В мире, полном стяжателей, давать — это наслаждение. Воистину, блаженны кроткие, ибо они наследуют землю. И я дал обет и впредь охранять эти священные стены от посягательств пришельцев. Я сидел, смиренный перед лицом величия и простора храма, и ощущал присутствие Бога здесь, рядом со мной, вокруг меня, внутри меня. И тут запели серафимы, наполнив огромное помещение своею музыкой. И они пели для меня. Они пели для меня. Через два дня явились укулиты и сожгли церковь.

И я бежал. Я бежал. Я бежал.

Я знал, что удираю от тех же кулаков, что забили до смерти бедную Квини. И я бежал.

Я знал, что если меня поймают, то живым мне не уйти. Я не испытывал никаких иллюзий на счет того, сколько насилия будет отмерено на мою долю в этом случае. Я даже сомневался, что склонов долины хватит, чтобы расстелить по ним то, что от меня останется, — таким тонким слоем меня размажут по этим склонам.

И я бежал. Ужас гнал меня вперед. Страх погонял.

Промчавшись мимо зеленеющего поля, я увидел, как впереди что–то вроде маленькой собачки или хорька юркнуло из–под изгороди, сделанной из ошкуренного штакетника. Я увидел, как верткое тельце стрелой промчалось у меня перед самым носом и исчезло в густых зарослях на другой стороне дороги.

И тут я наступил ногой с разбегу на размокший участок покрытия и растянулся на земле так, что об этом мне не хотелось бы вспоми… короче говоря, мне хотелось бы опустить подробности. Достаточно сказать, что я растянулся на животе, выпростав вперед ладони, ободранные до крови о дорогу и покрытые красной пылью. Я ведь вам рассказывал про моих собак? Рассказывал? Я ведь вам рассказывал про моих собак и про то, что они могли сделать с хомячком?

Помните? Мои собаки могли разорвать хомячка на кусочки, маленькие как атомы.

Вот я и ожидал, что со мной произойдет то же самое. Что меня разорвут.

Раздерут. В мгновение ока.

Я слышал шаги, приближавшиеся ко мне. Все мое тело затряслось от страха.

Бум–бум бум–бум бум–бум. Я повернулся и увидел, что сзади не было никаких преследователей. Толпа рассеялась; нет не рассеялась, спряталась. Я попытался понять куда. Но позади, спокойная и безмятежная, расстилалась только похожая на пыльный красный язык дорога.

Что–то зашуршало в кустах справа от меня. Мне почудились странные, пульсирующие тени, скорчившиеся в засаде. Мачете блеснуло за росшей у дороги сосной. Я попятился. Услышал приглушенный смех у себя за спиной. Обернулся.

На мешках из–под зерна, наваленных на поддон какой–то сельскохозяйственной машины, развалился тощий юнец с острой крысиной мордочкой. Он строгал большим ножом деревянную чурку, глядел на меня и хихикал. Не сводя с него глаз, я попятился. В ботинке у меня захлюпало; я посмотрел вниз и увидел, что из носка уже вытекла небольшая лужица ярко–алой крови, сверкавшая в пыли как драгоценный камень. Я заметил, что передо мной было еще несколько таких же похожих на рубины лужиц.

Беззубая старуха высунулась было из окна соседней лачуги, но тут же спряталась обратно.

Я поднял глаза и увидел, что юнец выставил свой нож вперед и угрожающе покручивает им в воздухе. Он оскалил почерневшие резцы, изо рта сочилась коричневатая пена.

— Чи–и–во ты пялишься? — злобно тявкнул он. Только тут я заметил, что у него косые глаза дебила.

— Чи–и–во ты пялишься?

Я повернулся и побежал. Но тут же острая боль пронзила мою ступню. В воздухе замелькали красные мухи. Я покачнулся и схватился за больную ногу. Где–то рядом захихикали дети, много детей, но я их не видел. Из–за этих красных мух.

Налетел порыв ветра, зашелестел в ветвях. Миллионы сосновых иголок дождем посыпались на меня, позвякивая на лету.

— Что происходит? — помню, подумал я, и тут же почва у меня под ногами снова размякла и я потерял сознание.

Очнулся я на земле лицом вверх; я смотрел на навесы над витринами лавок, на фонарные столбы, на потрескивающие от электричества провода, на верхушки деревьев, на сумеречное небо, на птиц и видел во всех этих предметах скрытую угрозу.

И тогда я пополз на четвереньках. Ладони жгло, они кровоточили, во рту скрипел песок В глазах плавали мутные пятна. На крыльце одного дома я увидел трех мужчин с накладными седыми бородами, у которых в газетах, зажатых под мышками, было спрятано оружие. Седой, сильно разгневанный негр с полотенцем, перекинутым через руку, проталкивался между ними…