Дневники голодной акулы - Стивен Холл

ЛЮДОВИЦИАН

Впервые описанная для каталога библиотеки Конгресса США в 1839 г. капитаном Сент-Джоном Льюисом и названная в его честь, акула людовициан долгие годы порождает мифы и всевозможные измышления (см. ниже). Сильные и настойчивые мнемонические хищники, людовицианы должны рассматриваться среди наиболее опасных пород концептуальных рыб, и вести наблюдение за ними следует только после тщательной подготовки и с крайней осторожностью.

При зафиксированной длине более тридцати люменов, людовициан является самым большим представителем семейства когнихариусов, которого превосходит только гигантский мегаловициан, вымерший более пяти веков тому назад из-за многообразия романских языков, развившихся из латыни. Людовициан представляется более приспособленным и в результате этого более широко распространенным, нежели его вымерший родственный вид. Хотя этот хищник является одиночным и (по счастью) редко встречается, на протяжении последних пятидесяти лет достоверно известно о нападениях людовициана на носителей более чем двадцати языков. Исходя из этого и из ряда других исследований, можно говорить о стабильной, если не растущей, популяции.

Характеристики людовициана.

Склонность к мимикрии, вплоть до отсутствия окраски, значительный радиус челюстей, позволяющий производить смертельный укус, гибкие боковые плавники, прямо выступающий спинной плавник.

Мифы о людовициане.

Не приходится удивляться тому, что этот большой, опасный и загадочный хищник стал героем многих легенд и предрассудков. Возможно, самым притягательным из всех мифов, связанных с этими акулами, является верование древних коренных американцев, что воспоминания, события и личности, поглощенные одной из этих огромных рыб, каким-то образом воссоздаются и поддерживаются внутри ее вечно. Местные предания рассказывают о том, что величайшие шаманы и целители, достигая определенного возраста, отправлялись в странствие к наследственным священным местам, чтобы передать свои души этой рыбе. Шаманы верили, что как только они принесут себя в жертву, то присоединятся к своим предкам и родственникам в вечном воображаемом мире, воссозданном из слоев знания и опыта многих поколений. В сущности, каждый людовициан почитался как автономное вместилище жизни после смерти. Некогда существовали песнопения, сообщавшие, в какую именно из семи самых больших концептуальных акул перешел тот или иной предок, но теперь эти песни по большей части утрачены, сохранившись лишь в отдельных фрагментах. К счастью, практика ритуальных жертвоприношений более не наблюдается.

Пока мой разум поспевал за прочитанным, руки перевернули книгу Хелстрома и осторожно отложили ее в сторону. Я вынул из обувной коробки последний обернутый тканью предмет.

Это тоже была книга, меньшего формата, но такая же толстая, а может, даже немного толще.

Я развернул ткань.

Бух. Бух.

Бух. Бух.

Бух. Бух.

Мое сердце. Все, что я слышал, уставившись на обложку этой книги.

Бух. Бух.

Бух. Бух.

Бух. Бух.

Мои пальцы отслеживали складки и линии сгибов на глянцевой плотной бумаге. Бух. Бух. Мои пальцы скользили над изображениями песчаных бухт, разрушающихся колонн и маленьких белых деревушек на жарких и пыльных склонах холмов. Бух. Бух.

«Пешие прогулки по островам Греческого архипелага. Путеводитель для туриста».

Дрожа, я открыл книгу… и обнаружил внутри целую вселенную.

Галактику из звездочек, сделанных шариковой ручкой, карандашных орбит и чернильных замкнутых колец вокруг значков музеев, яхтенных марин и кемпингов, бесконечных галочек, крестиков, восклицательных и вопросительных знаков внутри, поверх и вокруг перечня таверн, отелей, баров, городков и пляжей.

— О боже. — Никакой силы не было за этими словами, они просто выскользнули из моего дыхания.

Мои пальцы касались загнутых уголков страниц.

«Клио».

Путеводитель Клио.

Реальный, неподдельный, настоящий почерк Клио Аамес находился прямо передо мной.

Абзацы печатного текста и надписи шариковой ручкой накатывались друг на друга. Вдруг что-то ударило по странице с отчетливым звуком: шлеп. Я весь напрягся, снова подумав о мистере Никто и его книжных ловушках, о люксофагах и людовицианах. Потом обнаружил, что у меня мокрое лицо, мокрые щеки.

Я снова посмотрел на созвездия крестиков, сделанных Клио. Кап. Кап. Кап.

Я даже не понял, что плачу.

* * *

Усталый, я закрыл путеводитель Клио, слез с кровати Эрика Сандерсона, взял свой рюкзак и проволок его через всю комнату обратно. Извлек из него «Фрагмент о лампе» и свои тетради и снова прочел их, раз, другой, третий, чувствуя внутри себя болезненную пустоту и томление по чему-то простому и цельному.

Я много думал о Клио и об Эрике. А потом стал думать о Скаут и о себе.

Поступила бы Клио так же, как Скаут?

«Да брось ты. Ты же знаешь ответ». Иной раз, когда тебя одолевает сон, мысли и чувства на задворках сознания обретают свои собственные голоса. «Она поступает так, как хочет поступить, и неизвестно, что для тебя лучше — заметить это вовремя или нет? И ты это знаешь. А, татуировка на ее большом пальце? Ты просто боишься признаться самому себе, хотя знаешь, всегда знал, что…»

— Заткнись!

Моя рука взметнулась и запустила тетради в стену. Ударившись об нее, они затрепетали страницами и упали на пол, похожие на стайку бумажных самолетиков.

Иэн, уже почти забравшийся на кровать, остановился с повисшей в воздухе лапой и уставился на меня большими круглыми глазами.

Порой, когда ворочаюсь в кровати «без сна», я — сплю. Или, по крайней мере, не вполне бодрствую. В течение тех часов, что я провел в спальне Эрика Сандерсона Первого, пытаясь разрубить в сознании запутанный узел событий, я сказал бы, что все это время бодрствовал на все сто процентов без какой-либо возможности уснуть. И теперь я чувствовал, что рассеян, рассредоточен, плохо держусь на ногах. Идеи, приходившие мне в голову, те сложные логические цепочки, которые я составлял, казались мне теперь совершенно необоснованными, искаженными и вывернутыми той бессмыслицей, что обитает на краю сна.

Однако, может, и в самом этом месте присутствовало что-то ненормальное. Может, здесь порхали белые мотыльки, сделанные из папье-маше и вылетающие из уголков глаз, стоило только смежить веки? Мотыльки, свободные от причинно-следственной зависимости, той самой, что губит их в иных местах?

«Что? Белые мотыльки? Проснись, Эрик». Я потер лицо руками, чтобы прийти в себя и прогнать из головы туман.

Встал, натянул на себя куртку и тихо закрыл дверь.

Мне требовались ответы. Вот почему я не мог уснуть. Клио Аамес, людовициан, Эрик Сандерсон Первый. Лишь один человек способен был прояснить мне суть событий.