Рыцарь Грааля - Юлия Андреева

С Бертраном де Борном были согласны все дамы и рыцари. Вокруг только и разговоров было, что о странном трауре трубадура, после которого, не дай бог, он либо покончит жизнь самоубийством, либо уйдет в монастырь. Несколько тулузских баронов даже были вынуждены обратиться к Бертрану с просьбой написать пламенную сирвенту, способную поднять дух всеобщему любимцу. Были заплачены немалые деньги. Сам Бертран хоть и собирался сразу же по приезду в Каркассон навестить приятеля, теперь медлил и что ни день серьезно надувая щеки, продолжая принимать кошельки с деньгами и набивать цену своей новой сирвенте.

Дни тянулись за днями, дамы вздыхали о рыцарях, а рыцари – о подвигах в честь своих дам. И продолжалось бы все это как угодно долго, если бы наимудрейшая из женщин – правительница Каркассонского двора любви, дочь Раймона Пятого Аделаида не издала указа. Аделаида повелела всем трубадурам и влюбленным рыцарям, равно как и их дамам, надеть на себя лучшие одежды и отправиться с дорогими подарками и прекрасными песнями к Пейре Видалю, чтобы умолять лучшего трубадура и короля многих трубадурских турниров оставить печаль и тоску, сбросить с плеч траурные одежды и предстать пред Двором Аделаиды в сияющем блеске своей славы.

Сама правительница Каркассона со смирением ангелицы возглавляла блестящую кавалькаду, устремленную к дому Видаля. Как обычно, виконтессу сопровождали сразу же четыре Совершенных, чьи черные длинные одежды прекрасно оттеняли блеск и красоту Аделаиды.

Вышедший навстречу кавалькаде новый управляющий Гуго де Баур был ошеломлен таким великолепным зрелищем и не сразу сумел понять, чего от него хотят, когда Аделаида спешилась и велела слугам передать ему подарки для Видаля, которые все прибывали и прибывали. Сама виконтесса зашла в дом, где проводил свою безрадостную, отмеченную трауром жизнь трубадур, и, присев на его ложе, облобызала Видаля, умоляя его вернуться ко двору или хотя бы снова сделаться веселым я жизнерадостным. В этот момент во дворе зазвучала маленькая арфа и послышался зычный голос самого Бертрана де Борна, услышав который Пейре поднялся и позволил виконтессе надеть на свой палец золотое кольцо с изумительными рубинами, привезенное ему в подарок.

Взяв Пейре за руку, Аделаида вывела его во двор, где при виде знаменитого трубадура рыцари и дамы встали на колени, в один голос умоляя короля поэтов вернуться к жизни и вернуть таким образом к жизни их.

Увидев такое, Пейре прослезился и не смог уже более сопротивляться жизни и любви. Он тут же велел помыть себя, сбрил надоевшую бороду и, облачившись в необыкновенно красивый золотой костюм, новую броню и плащ, вновь засиял словно Солнце Прованса. С этого дня он снова стал весел и его белая лютня пела на радость всем.

Три года спустя, в 1199 году, когда Ричард Львиное Сердце руководил осадой замка Шалю, принадлежавшего его бывшему вассалу Аймерику виконту лиможскому, у которого, по мнению короля, находилась принадлежавшая ему драгоценность, стрела, пущенная с крепостной стены замка, вонзилась в грудь Ричарду. Падая на руки оказавшегося рядом с королем Бертрана де Борна, Ричард сумел разглядеть возвышающегося на городской стене де Орнольяка, который потрясал над головой белым луком, словно хотел, чтобы перед смертью король успел увидеть своего убийцу и запомнить его навсегда.

В отчаянии Бертран закричал, чтобы к королю немедленно привели лекаря, но Ричард остановил его движением руки.

– Бесполезно – сэр де Орнольяк не из тех людей, которые промахиваются или бьют дважды. Я труп.

Так потомок князя Гурсио, Луи де Орнольяк отомстил за унижение своего названного сына, пристрелив Английского Льва точно бешеную собаку.

В тот же день кипевшие жаждой мести и ещё больше желавшие прикарманить сокровища Шалю, рыцари Ричарда взяли замок и убили всех находившихся в нем.

Так погиб славный рыцарь и трубадур Луи де Орнольяк. Его имя навсегда вошло в историю Лангедока и Франции. Известковые пещеры Орнольяк, что близ Фуа, скрывали во время преследований еретиков катар, точно также как живой де Орнольяк заступался и приходил на помощь тем, кому эта помощь была действительно нужна.

О смерти своего названного отца Пейре узнал во сне. Ангел Луи в перепачканных кровью одеждах и с обрубленными крыльями предстал перед своим сыном.

– Так уж получилось, мой мальчик, что я, помня, кто мы, и зная дорогу к престолу Творца, не могу лететь к нему, – он грустно улыбнулся Пейре, кивнув на торчавшие за спиной обрубки.

– Это потому, что вы поклялись спасением своей души, что вы мой отец, – глаза Пейре увлажнились. Он хотел подойти к названному отцу, но… полетел. Его крылья, белые, юные и пушистые, закрывали собой полнеба.

– Ты сможешь лететь, ты свободен и чист. Ты истинный катар, хотя ты и христианин. Я счастлив за тебя, мой мальчик!

– Нет, эн Луи. Полетите вы, – с этими словами крылья Пейре отпали от него и приросли к спине де Орнольяка. – В добрый путь, благородный рыцарь, прекрасный трубадур и… мой отец!

– А как же ты? – жаждущие полета крылья ангела увлекали де Орнольяка вверх, в то время как человеческая его природа рвалась вниз к Пейре.

– Я побуду здесь за вас, – тихо произнес Пейре и помахал рукой улетающему другу. – В мире, где столько зла и несправедливости, должен быть и кто-то, кто сумеет защитить обиженных и принести свет и радость. – Он снова посмотрел в небо, но уже не увидел в нем де Орнольяка. – Я расскажу людям про то, что у них есть крылья. Я останусь здесь вместо вас, отец…

Крыша в землянке давно протекала, но у Наны не было и секунды времени для того, чтобы залатать ее. Она спала с открытыми глазами, грезя наяву.

Большая и лохматая, как ее любимая сова, Нана восседала в кресле, сделанном из огромного пня. Отсюда ей особенно хорошо были видны горние миры, входы и выходы в которые она должна была неусыпно охранять. Но последнее время Нана была куда больше озабочена проявлениями мира среднего – мира материального, того, где живут люди, не знающие кто они на самом деле такие и куда им следует податься. Смешные люди.

Нана увидела заливающегося на ветке соловья и, невольно заслушавшись его трелями, проследила мягкое и неотвратимое движение могучих кошачьих лап.

Лев сделал прыжок и поймал когтистой лапой безобидную пичугу, которая вырвалась, оставив в когтях хищника пук перьев и окрасив его коготь своей кровью.

– Чтоб ты сдох – проклятая скотина! – заорала Нана на царя зверей. – Чем тебе соловушка-то не угодил, душегуб?! Разве ты его мясом насытишься, кровью напьешься? Змея ты ядовитая, кот драный! Тьфу на тебя! Тьфу! Провались, проклятый.

Нана так разругалась на льва что чуть было не вышла из транса, потеряв заветную путеводную нить.

Вдруг с самого неба на голову льва упад благородный сокол. Один удар, и оба противника пали мертвыми.

Вот оно значит как: Пейре – наш соловушка – стало быть, из беды спасся. Слава пресвятой богородице! А сокол… Перед глазами всплыл древний герб Гурсио, и сердце ведьмы захолонуло от внезапной жалости.