Цена познания - Юрий Алкин

Мне показалось, что я слышу голос Катру, но что он говорит, разобрать было невозможно. «…Давно говорил», — донеслось до меня. Но я скорее угадал, чем услышал эти вырванные из контекста слова. Затем шорох еще раз резанул слух, и вновь возникший Тесье стал давать мне последние наставления.

И снова был поход в одиночестве через сумрак. Теперь эти залы не казались чужими и враждебными. Напротив, я испытывал какое-то сожаление, пересекая ставшие такими знакомыми помещения. Полтора года — долгий срок. За это время может стать близким район, город. Что уж говорить об одном здании. Было время, когда эти огромные комнаты казались странными, потом они обратились в грозные, пугающие, а затем они стали просто привычными и оставались такими до этого вечера. А теперь мне было жалко их покидать.

«И тени оживут вокруг, прорвав воспоминаний круг…» Вон там, между изогнувшейся статуей и нелепой картиной, стоял стол, за которым я раздавал книги. Прощай, Зеленая Секция Искусств. Отныне слово «искусство» не будет обязательно ассоциироваться с цветом. Последний взгляд вокруг, вздох — и шаги уводят меня в следующий зал. Здравствуй, Секция Встреч. Самая просторная, до сих пор поражающая своими размерами… Здравствуй и прощай. Сколько воспоминаний связано с тобой. Здесь состоялась та памятная игра, во время которой из-под маски Восьмой впервые выглянула Мари. Вон тот проход ведет в Секцию Книг; через высокие стеллажи прошло столько трепетных писем. А если обогнуть эти мягкие кресла и пройти чуть дальше, окажешься перед переходом в Секцию Поэзии. Тем самым, в котором находится вход в бывшую комнату Мари. Но мне надо свернуть раньше. Дорога в Желтый тамбур не проходит через все памятные места.

Есть что-то несправедливое в этом поспешном прощании. Любой отъезд хранит в себе надежду на возвращение. Мы не знаем, что ждет нас, и подсознательно допускаем, что когда-нибудь вновь пройдемся знакомыми тропами. А сейчас в воздухе витает неестественное чувство определенности. Независимо от того, захочу ли я вернуться сюда, мне никогда не удастся побывать здесь еще раз. Никогда.

В Желтом тамбуре меня ожидал незнакомец. Был он весь какой-то безликий и невзрачный.

— А где Люсьен? — спросил я его.

— Какой Люсьен? — равнодушно отозвался он.

От дальнейших разговоров я решил воздержаться.

Вновь, как полтора года назад, замелькали бесчисленные коридоры и лестницы. Я все ждал громыхающего железного пролета, но к нему мы так и не пришли. И наконец, дверь.

— Вам сюда, — сказал мой молчаливый спутник. — Утром операция, потом трехдневный отдых.

— Какая еще операция? — встрепенулся я.

Он равнодушно посмотрел на меня. Потом постучал полусогнутым указательным пальцем у себя за ухом.

— А, имплантат, — догадался я.

— Угу, — кивнул он. — Местный наркоз, десять минут. Все, располагайтесь.

Он распахнул передо мной дверь и ушел.

Я остановился на пороге. Помещение слабо освещалось идущим из коридора светом. Обычная комната. Нет, не совсем обычная. В обычных комнатах не бывает больших матовых экранов. В обычных комнатах на стеклянных столиках не лежат аккуратные стопки газет. В обычных комнатах на стене не висят календари. Посреди обычных комнат не стоят угловатые сумки с ручками. Сумки… Да это же мои чемоданы с вещами! И какой же это экран? Простой телевизор. Все забыл… Все подчистую. Да, еще — в обычных комнатах нет окон. Окон вообще нигде нет. Куда же может вести окно, если за стеной — ничто?

Не зажигая света, я подошел к окну и прижался лбом к холодному стеклу. Снаружи была непроглядная ночь. Темная и, наверное, холодная. Но она была живой. Там горели какие-то подслеповатые огни, там ощущалось какое-то движение. Там были невидимые люди. И вверху, в густой пелене облаков, расплывалось светлое пятно, за которым угадывалась луна. «Вот и все, — подумал я. — Вот и все»!

— Присаживайтесь, Андре, — сказал чей-то голос. — Нам надо поговорить.

Я стремительно повернулся. В кресле у стены, заложив ногу на ногу, сидел Катру.

— Присаживайтесь, — повторил он, мягким движением толкая дверь, из-за которой я не увидел его, когда вошел в комнату.

Стало совсем темно. Затем щелкнул выключатель торшера, и уютный теплый свет осветил лицо Катру. Он почти не изменился со времени нашей последней встречи. Только лысина немного увеличилась. Было в нем что-то от римских патрициев, какой-то грустный величественный аристократизм. Я медленно опустился на диван.

— Вы хотите поговорить о моих ошибках?

— Нет, — ответил он, рассматривая меня, — скорее о своих.

Понятно, сейчас мне предстоит выслушать горькую исповедь учителя, ошибившегося в своем ученике.

— Да не переживайте вы, — сказал я, — вы-то ни в чем не ошиблись. Запрет ведь я не нарушил, а значит…

Катру небрежно двинул рукой, как бы отмахиваясь от моих слов, и спросил:

— Что вам известно об эксперименте?

Я усмехнулся.

— Чуть больше, чем вы сочли нужным мне рассказать.

— А подробнее?

Во мне стало расти глухое раздражение. Все это было уже обсуждено с Тесье. Все было десять раз пережевано и объяснено. Зачем он пришел сюда — для того чтобы вызвать во мне раскаяние за свои поступки?

— Послушайте, — начал я, — давайте обойдемся без этого разговора. Вы отлично осведомлены обо всех моих поисках и выводах. Не думаю, что доктор Тесье скрыл от вас какие-то подробности. Поэтому…

И снова он прервал меня этим жестом.

— Не надо. Этот разговор нужен не мне, а вам. Если он вообще кому-то нужен. Понятно? — он строго взглянул на меня.

Затем помолчал и немного устало спросил:

— Так вы хотите говорить, или мне уйти?

— Не уходите, — хмуро сказал я.

Катру удовлетворенно кивнул. И повторил свой вопрос:

— Что вам известно об эксперименте?

— То, что он находится не в той стадии, о которой вы сообщаете всем актерам.

— И в чем же именно мы обманываем актеров?

— Вашему подопытному не двадцать пять лет.

— Так-так… — снова покивал он, будто мой ответ чем-то его удовлетворил. — И пришли вы к этому выводу, читая дневник вашего предшественника?

— Да.

— Сколько же лет этому человеку?

— Не знаю, — терпеливо ответил я, пытаясь понять, к чему клонится наша беседа. — Может, тридцать. Может, все тридцать пять.

— Расскажите подробнее, — попросил он. — Расскажите все, что вы смогли узнать.

И я рассказал. Вначале я говорил неохотно, потом, подзуживаемый вопросами Катру, вошел во вкус.

— Ну что ж, — сказал он, когда я закончил, — в проницательности вам не откажешь. Значит, по-вашему, мы еще не получили эликсир бессмертия, но уже вплотную подошли к его созданию? Опыт наш удался целиком и полностью, теперь дело за чисто механическими процессами: синтезировать, улучшать, дозировать… выдавать кому надо… Правильно?