Записки датского посланника при Петре Великом. 1709–1711 - Юст Юль

Еще в тот же вечер, вскоре после (означенной помолвки), царь отправился в Выборг, ввиду получения им известия, что (местный) комендант, полковник Stiernstraal[251], сдал город (русской) армии. (Царь) выехал без министров, без князя Меншикова в сопровождении только двух слуг.

22-го. Я был зван крестить у лейтенанта царского флота, норвежца Бука[252]. Дитя было мальчиком, и потому, в качестве самого важного из крестных отцов, над (купелью) держал его я. Сообщаю об этом, чтобы кстати заметить, что (в России), при лютеранском крещении, мальчика держит важнейший из крестных отцов, девочку же важнейшая из крестных матерей. То же самое наблюдается и (у православных). (У последних) восприемники считаются (состоящими) в близком родстве [как между собой, так и] с теми лицами, которых они крестили, так что (кум) не может жениться на (куме).

23-го. Мой секретарь, Расмус Эребо, был знаком с архимандритом Феофилактом Лопатинским[253], заведующим Большой Московской патриаршей школой или гимназией (:Лопатинский был вызван царем по одному делу; это человек высокообразованный, родился он и учился в Польше, в Лемберге:). Случилось (так), что названный мой секретарь отправился с ним утром в церковь к ранней обедне. Тут он видел, как причащали четырех грудных детей. Таинство совершалось с великим благоговением в том (смысле), что священник и все присутствующие часто падали ниц. Священник вынес большую серебряную позолоченную чашу, вроде тех, что употребляются в наших церквах; в чаше лежала серебряная ложечка, какими обыкновенно размешивают сахар в вине; этой ложечкой он положил каждому ребенку в рот понемногу вина и размоченного в вине хлеба.

За обедней произошло столкновение между простолюдинами и царским духовником, архимандритом Феодосием Яновским[254], пользующимся большим расположением царя. Он тоже присутствовал при богослужении. Мой секретарь был знаком и с ним. Прихожане послали сказать Яновскому, что в церкви находится еретик, что он во время обедни сидит и тем выказывает презрение к их святыни (:они разумели моего секретаря, который за обедней действительно сел на скамью:); вследствие этого они просили (архимандрита) в качестве духовного лица взять на себя труд поговорить на этот счет с (означенным еретиком) и изгнать его из церкви. Но (Яновский), ввиду знакомства своего с (Эребо), отказался это исполнить. (/Последствием этого, как он сам потом признавался:), было то, что паства осуждала его и самого его называла еретиком, (говоря, что) терпимость к таким людям, а тем более сношение и дружба (с ними несовместимы) с его священным (саном). О, sancta simplicitas!

24-го. Прибыл фельдмаршал-лейтенант Гольтц[255], командовавший особым отрядом царских войск в Польше. Этот человек уже пожилой, весьма опытный, умный и (пользующийся) доброй славой. Он немедленно дал мне знать о своем приезде. Привезли его из Польши в Москву, а оттуда в Петербург, под стражей. (Однако) историю его приключений не мешает рассказать подробнее.

После великого Полтавского боя генерал-фельдмаршал Гольтц принял начальствование над небольшой армией в Польше. В это время из Кендер король Шведский послал к (своему) правительству уполномоченного, секретаря Клинкенштрёма[256], с тайными письмами, (в которых) предписывалось верить ему во всем, как самому королю, и исполнить то, что он передаст. (Но Клинкенштрём) был перехвачен поляками[257], приведен в Саксонию к королю Августу, допрошен и затем, по просьбе царя, выдан (ему) королем Августом, с тем чтобы царь (мог) подвергнуть его дальнейшему допросу в Москве. (После этого Клинкенштрём) был препровожден под караулом к генералу Гольтцу для немедленной отсылки, под бдительным надзором, в Москву. (Но) генерал-фельдмаршал Гольтц замедлил его отправлением, так как ожидал дополнительных приказаний от царя, которому сообщил (об его поимке), а тем временем (хотел) допросить его сам. Будучи заклятым врагом Гольтца, князь Меншиков воспользовался этим случаем, чтоб обвинить его пред царем в (умышленной) невысылке Клинкенштрёма и, как это ни ужасно, достиг того, что (Гольтца) немедленно отставили от командования армией, взяли под стражу — (задержал его) корнет с восемью человеками солдат — и под таким караулом отправили в Москву. Покидая армию, фельдмаршал по долгу (службы) передал пленного шведского (секретаря) русскому генералу Янусу[258], старшему после него в армии по команде (лицу). Когда Гольтц приехал в Москву, царь уже отбыл в Петербург, вследствие чего и Гольтцу приказано было следовать туда же. Но в Петербурге не нашли, в чем его обвинить; однако за срам, которому он подвергся, не дали никакого удовлетворения. (Когда) князь Меншиков, сыгравший с ним эту штуку, увидел, что относительно его ошибся, то велел сказать (Гольтцу), что под арестом он не состоит и что призвали его лишь затем, чтобы попросить у него отчета по командованию (армией) в Польше. Но Гольтц этим не удовлетворился и в конце концов настоял на передаче (своего дела) в военный суд. Там обвинения, (предъявленные против Гольтца), оказались ложными и лишенными всякого основания. Главное из них заключалось (в том), будто он намеренно упустил сказанного шведского секретаря Клинкенштрёма, тогда как на самом деле сей (последний) убежал от генерала Януса через шесть месяцев по отъезде (фельдмаршала) из армии. Словом, все обвинения были так легковесны и неосновательны, что по ним нельзя было бы задержать и простого унтер-офицера. Увидав, что (этим путем) с Гольтцем не сладишь, князь (Меншиков решил добиться) добровольного выхода его в отставку, с тем чтобы удержать не доплаченное ему (жалованье) в размере с лишком 40 000 рублей, и стал убеждать (бывшего фельдмаршала) подать царю прошение с ходатайством о помиловании его в том, в чем он (Гольтц) мог бы оказаться виноватым. Князь (Меншиков) уверял (его) при этом, что помилование он получит. Но Гольтц, считая себя правым, не желал подавать повод к (ложным заключениям о) своей виновности. К тому же (он) опасался западни: (если б он подал) прошение, то (такого рода) «собственное его сознание» (могло бы) послужить (предлогом) к его обвинению. (Ввиду этого) он отложил дело в долгий ящик, (в надежде), (что) тем временем все само собой уладится; (но) наконец заметил, что в отношении его — как и в отношении всех других иностранных офицеров, от которых хотят избавиться, — пускают в ход (особые) приемы: (а именно обыкновенно), когда хотят заставить (какого-нибудь иностранного офицера) выйти в отставку, против него возбуждают преследование (и стараются) найти такие (обвинения), по которым он лишался бы прав на свое заслуженное жалованье, а потом до тех пор водят его (и не дают) отставки, пока он не разорится вконец. Узнав, с другой стороны, что вследствие объявления Турцией войны царь уезжает из Петербурга, (Гольтц кончил) — таки (тем, что) подал ему сказанную челобитную о помиловании его (Гольтца) в том, в чем он мог бы оказаться виновным. На (прошение) это царь отвечал, что ввиду собственного признания Гольца в своей вине он (Гольтц) лишается недоданного ему жалованья, должен, кроме того, заплатить в военный суд 8000 рублей (судебных пошлин) и, (наконец), отставку свою получит (лишь в том случае), если сможет в присутствии царя доказать генералу Янусу, что передал ему (Клинкенштрёма), (во всяком случае), должен прежде сопутствовать царю в Польшу, к (русской) армии. Тут Гольтцу стало ясно, что он (попал впросак), и, опасаясь, как бы в будущем не постигло его что-либо еще худшее, он по пути в Польшу воспользовался случаем и бежал в Данциг. Царь и князь (Меншиков), весьма довольные тем, что он (этим как бы) принял вину на себя и недополучил своего жалованья, более его не преследовали.