Кусатель ворон - Эдуард Веркин

У нас в бараке вкусно ели хлеб с растительным маслом. Оказалось, что Листвянко сгрыз свою репу и пошел немного погулять к реке. Думаю, что он на самом деле отправился выслеживать урок, но не важно. Пошел погулять, а по пути его перехватила одна из старушек. Старушка попросила его поправить шифер на крыше, ну, Листвянко взял и поправил, что у него, рук нету, что ли? А старушка ему за это хлеба дала, аж пять караваев. Самодельных. Очень вкусных. И масла подсолнечного, тоже самодельного. И соли. И теперь стая сидела, макала хлеб в масло и в соль и жевала с воодушевлением.

Призвал к труду. Призвал пойти и немного покопать земельку на предмет кладов, источников вечной жизни, осталось совсем немного, совсем чуть-чуть, полтора раза ковырнуть – и вот оно.

Какого-то, впрочем, особого энтузиазма от моего предложения народ не испытал, продолжали жевать хлеб и запивать его чаем из жестяных заслуженно мятых кружек.

– Снежана кисель сварила, – сказал Лаурыч. – Из шиповника. Попробуй, Вить.

Снежана тут же налила мне киселя, горячего и сладкого, пахнущего на самом деле шиповником.

Я попробовал.

Очень хороший кисель. Я вообще кисель не жаловал, кисель похож на разбавленные сопли, а этот оказался непохож, вкусный и очень горячий, как раз такой, как я люблю. Пришлось выпить.

– Пойдемте покопаем, – предложил я после киселя. – Тут недалеко.

Но никто не хотел идти, все хотели сидеть и пить кисель. Я вдруг почувствовал, что тоже, наверное, не хочу идти что-то там копать, кисель лучше.

– А я пойду, – неожиданно сказал Листвянко. – Что сиднем-то сидеть? Кисель и потом попьем, вечерком.

Он подхватил лопату, спортивно провернул ее над головой и пристроил на плече.

– Иди, Вадик, иди, – подтолкнула Снежана. – Пусть они тут сидят, а ты иди. Даже Пятахин там. Нечего отставать. А вдруг там на самом деле клад этот есть?

Листвянко пошел.

– Я, пожалуй, тоже схожу, – сказала Рокотова. – Прогуляюсь, посмотрю.

Рокотова взяла лопату и отправилась в сторону Полелюева колодца, вслед за Листвянко.

– А я вообще однажды рубль екатерининский нашел, – сказал к чему-то Лаурыч и тоже подхватил лопату.

Короче, не пошла только Снежана, она осталась готовить, а я захватил еще парочку лопат, горбушку хлеба и поплелся к колодцу. Александра со мной. Александра-Александра.

Мы не особо спешили, от остальных отстали, шагали себе в удовольствие, болтали. О киселе, Александра называла его поппельвассер, болтали о черепе Гоголя, который был украден и увезен в мистическом поезде, болтали о том, что прадедушка Александры был первым немецким планеристом и пропал при невыясненных обстоятельствах, в семье поговаривали, что его похитили НЛО и вывезли в далекую и прекрасную Туле. Александра много смеялась и потряхивала косичками, и они ей очень и очень шли, и она об этом знала. А мне вдруг стало отчего-то грустно.

То есть я знал отчего – я знал, что скоро все кончится. Автобус скоро починят. И мы сядем в этот автобус и закончим путешествие. А потом они сядут в самолет, в свою кривошеюю люфтганзу, и полетят к себе в Дюссельдорф, жить долго и счастливо в сени дубов, лип и каштанов, а мы останемся здесь. Я, Листвянко, Снежана, и Жохова, и баторцы, и остальные, и Лаура Петровна тоже, мы все вернемся в свой городишко и тоже будем как-нибудь перемогаться, ну, в смысле жить-поживать, забрасывать сети, расставлять ловушки в лесу.

И мы с Александрой больше никогда не увидимся. У нее будет другая жизнь, а у меня нет.

Может, еще по скайпу побеседуем пару раз. Про Достоевского. Письмо мне напишет на настоящей бумаге, она наверняка любит писать бумажные письма, настоящими чернилами – чернила, потом промокашка, кажется, так правильно.

Вот так.

Правильно мы, между прочим, сделали, когда не спешили, вообще спешить не надо. Когда мы приблизились к Полелюеву колодцу, то увидели картину, отозвавшуюся в наших сердцах радостным и светлым чувством, картину всеобщего труда и созидания. Трудники усердно и с небывалым воодушевлением копали и уже срыли всю невысокую дамбу.

Руководил процессом Болен, он что-то мычал и указывал лопатой, Жмуркин кивал головой и тоже указывал лопатой. Остальные просто энергично копали. Включая Жохову. Иустинья присутствовала на копе в желтой, можно сказать, фривольной футболке и в джинсах, серо-зеленое платье куда-то делось.

Листвянко, Пятахин, Гаджиев, Герасимов, Лаурыч, Дитер, перемазанные землей и азартные, работали, налегая на лопаты.

На месте дамбы красовалась уже приличная яма, работа спорилась, никто не отлынивал. Глаз радовался. Нам с Александрой покопать не очень удалось, мы пристроились сбоку от Лаурыча, яростно ковырявшегося в земле, и сделали едва по паре копков, как вдруг Кассиус замычал особенно громко.

– Стоп! – приказал Жмуркин.

Копать перестали, уставились на Болена.

Болен подхватил лопату и направился… в лес. Не к месту раскопок, а в лес, в сторону, и все с удивлением стали смотреть на него, а потом и потянулись за ним.

– Зачем же мы тут тогда копали? – с обидой спросила Жохова.

– Труд имеет нравственное значение, – изрекла Герасимова.

Пятахин побежал за Боленом.

Болен неспеша шагал по мху и морщил лоб. И мы тоже морщили лоб, а я заметил за собой, что я ощущаю некоторое волнение. Нет, я не очень надеялся найти котелок с золотыми монетами или сундучок с изумрудами, но все равно… Видимо, в каждом человеке живет стихийный кладоискатель, у меня даже руки вспотели.

Болен продолжал внимательно осматривать местность. Причем он смотрел не только под ноги, но и вокруг, на деревья, на небо, по сторонам, нюхал воздух и облизывался. Стая с уважением наблюдала. Смотрела по сторонам, нюхала воздух, а Пятахин ковырял носком в земле.

И вот Болен остановился. В совершенно непримечательном обычном месте остановился и сделал жест рукой, ну, чтобы мы разошлись в стороны и не мешали. Мы послушно расступились. Кассиус опустился на колени, приложился ухом к земле и стал слушать. А я подумал – как он слушает, если он глухой?

Но Кассиус слушал. Наверное, он, как змея, определял малейшие вибрации, наверное, это чувство у него было обострено в качестве компенсации за отсутствующий слух.

Я поймал себя на том, что тоже задержал дыхание.

А потом Кассиус встал, протер ладони, сделал три шага в сторону и воткнул в землю лезвие.

Почти сразу в воздух со свистом ударил фонтан.

– Опа… – сказал Пятахин.

Фонтан стремительно увеличивался в толщине и в мощи, через несколько секунд он вырос, наверное, до трех метров. Как гейзер, вспомнил я, на Камчатке такие же в небо лупят.

– На всех хватит, – прошептал Пятахин. – На всех точно…

Упьемся, будем здоровы и счастливы. Однако мы отчего-то стояли в нерешительности, не торопились пить воду. Потому что она как-то очень чистой лично мне не казалась, напротив, я ясно видел, как из-под земли била довольно-таки мутная и грязноватая субстанция.