Барон Унгерн - Андрей Жуков

Вскоре ряды унгерновского войска стали пополняться монголами, мобилизованными в помощь барону, для борьбы с китайцами. Часть монгольских воинов прибывала со своим оружием. Разумеется, воинские качества новых бойцов отряда были ниже всякой критики. «Нелегкая это была задача — сколачивание воинских частей из такого материала, — вспоминал H.H. Князев. — Монголы изводили обучающих своей малоподвижностью в пешем строю и вообще органической неспособностью к чрезвычайно необходимой на войне расторопности, а также рабским, бессмысленным преклонением перед русскими нойонами (начальниками)».

Окончательно завоевать симпатии монголов помогла барону Унгерну проводимая им религиозная политика. Будучи сам глубоко верующим человеком, Унгерн относился чрезвычайно внимательно к религиозной жизни своих частей. Это резко отличало унгерновскую дивизию не только от богоборческих большевицких войск, но и от большинства частей белой армии, подчеркивавших свою «светскость». Регулярные смотры, проводимые в дивизии, всегда заканчивались общей молитвой, которую, по словам офицера дивизии, «каждая национальность пела на своем языке и по своему обряду. Ввиду многоплеменности состава этой подлинно Азиатской дивизии получился… разноголосый хор, так как одновременно звучали напевы русских, бурят, башкир, татар, японцев, монголов халхасских, тибетских и чахар».

… В Ургинской православной церкви, расположенной при русском консульстве, находилась высокочтимая икона Богоматери «Споручница грешных». После занятия войсками Унгерна Урги икона по личному приказу барона была незамедлительно перенесена в артиллерийскую бригаду дивизии. В торжественной обстановке, при участии частей войск, под пение сформированного православного хора киот с иконой перенесли в специальное помещение при бригаде, где в присутствии Унгерна был прочитан акафист, «при массе молящихся, с возженными церковными свечами, сделанными… вручную», — вспоминал один из участников этого события. Для иконы, достаточно большой, были изготовлены специальные дроги, и она сопровождала войска барона во всех его выступлениях. Повозка с находившейся в ней иконой была захвачена красными в бою под Троицкосавском во время последнего похода дивизии Унгерна на территорию Советской России. По воспоминаниям очевидцев, данный случай произвел на барона самое тяжелое впечатление. Известно также, что в дивизии находилась еще одна православная святыня — икона Св. Иннокентия Иркутского, покровителя Сибири. Сохранился специальный приказ Унгерна: «… икону Иннокентия Святителя, хранящуюся у меня и найденную вахмистром Алексеем Чистяковым при разборке китайского хлама в день коронации Богдо-хана 22 февраля и в день обретения мощей Иннокентия Святителя, передать в батарею, хранить и следовать означенной иконе во всех походах. Как совпадение великих торжеств монгольского и русского народов». Интересно, что в дни празднования православной Пасхи «борец за трезвость» Унгерн поступался принципами — по его распоряжению офицерам и солдатам выдавали спиртное. Воины дивизии, исповедовавшие ислам, специальным приказом Унгерна в дни крупных мусульманских праздников освобождались от несения службы.

Добрые отношения с монгольскими ламами являлись для барона жизненной необходимостью, укрепляя его позиции среди коренного населения. Ламаизм — особую разновидность буддизма — исповедовало практически все население Монголии. Путь к сердцам кочевников, по замечанию современника, лежал через карманы многочисленного духовенства, которое в то время в глазах простого народа имело непререкаемый авторитет. Даже после полного захвата власти в стране монгольские коммунисты вплоть до начала 1930-х годов неизменно принимали в расчет религиозный фактор — настолько было сильно влияние лам. Унгерн делает щедрые пожертвования в буддистские монастыри, оплачивает услуги многочисленных гадальщиков, предсказателей будущего. Расходы на монастыри (дацаны) были весьма и весьма значительными: взнос (с краткой пометкой «на молитвы») составлял от 2 до 8 тысяч рублей, но в отдельных случаях мог многократно превышать и эти суммы.

«Конечно, Унгерн с его интересом к мистике не мог не попытаться заглянуть за кулисы мироздания… Известен, однако, и случай, когда генерал предпринял крайне ответственную и рискованную операцию вопреки их советам», — справедливо пишет А. С. Кручинин. Примем во внимание и свидетельство H.H. Князева, человека, заметим, глубоко верующего, в эмиграции исправно посещавшего православный храм, певшего в церковном хоре: «Одной лишь европейской скептической усмешкой не объяснить монгольской мистики гаданий… Конечно, и в сердце Монголии, где природа и самый воздух насквозь пропитаны особенной, непостижимой для жителей городов мистикой, не меньше встречается шарлатанов, чем среди любого культурного народа, но это лишь подчеркивает поразительное искусство некоторых благочестивых чойджинов, то есть гадальщиков-прорицателей».

Своеобразным завершающим аккордом, обеспечившим Унгерну всеобщую любовь и преданность монголов, стала блестящая операция по освобождению находившегося под китайским арестом Богдо-гэгэна, предпринятая по приказу Унгерна… В конце января 1921 года к барону прибыли две сотни тибетцев. Их-то Унгерн и решил использовать для освобождения Богдо-гэгэна, составив из них отдельный дивизион под командованием прапорщика Тубанова. Прибывшие тибетцы выглядели весьма экзотичными персонажами даже для много повидавших за время пребывания в Монголии русских офицеров. Весьма красочное описание этих кочевников дает поручик Князев: «Представляя одну из разновидностей монголов, они отличаются от халхасцев и языком, и внешним видом. Прежде всего они крупнее ростом, шире в плечах, имеют не столь широкоскулое лицо, как степняки-монголы. Нос у них с горбинкой, а глаза и весь вообще облик напоминают хищную птицу. Они воинственны и поразительно выносливы: например, раненный в голову тибетец упорно отталкивал подушку, отдавая предпочтение более привычному для него краю котла. Стрелки они замечательные — на любом аллюре, сидя в седле, срезают выстрелом движущуюся цель. Вместо чашек они употребляют габала, то есть сосуды, выполненные из черепов убитых врагов». 2 февраля 1921 года переодетые в ламские костюмы тибетцы из дивизии Унгерна пробрались во дворец правителя Монголии, обезоружили китайскую стражу и на руках вынесли абсолютно слепого Богдо-гэгэна и его жену из дворца к приготовленным лошадям. Вскоре Богдо вместе с семьей был благополучно доставлен в расположение унгерновских войск. В истории мировых спецопераций освобождение Богдо-гэгэна может быть сравнимо лишь с акцией по освобождению итальянского дуче Бенито Муссолини, захваченного в 1943 году итальянскими офицерами и заключенного под строгий домашний арест, проведенной группой под руководством Отто Скорцени. История, как известно, не знает сослагательного наклонения. Но давайте представим, что было бы, окажись барон Унгерн летом 1918 года в Екатеринбурге? Думается, что в этом случае судьба царской фамилии могла бы сложиться совершенно иначе…

Успешная операция по освобождению Богдо-гэгэна деморализовала китайцев и подняла дух бойцов генерала Унгерна. К этому времени отряд Унгерна насчитывал не более 1,5 тысячи бойцов. H.H. Князев приводит интересные цифры личного состава по национальному (или «племенному») признаку: «Около 250 человек насчитывалось… европейцев, 200 татар и башкир, 150 бурят и примерно 600 монголов (в общее число монголов H.H. Князев включил и тибетцев. — А. Ж.), пятую группу составляли три чахарские сотни, общим количеством до 160 всадников. Японцев к тому времени оставалось в живых не более 65 человек». 4 февраля дивизия поднялась в решающую атаку. Унгерн лично водил своих солдат на штурм белых казарм — одного из наиболее укрепленных участков обороны Урги. Перед началом атаки генерал подъехал к поручику Виноградову, об инциденте с которым мы уже рассказывали, и приказал дать выстрелом из орудия сигнал к штурму. Однако орудийный затвор заклинило в самый неподходящий момент. Тогда, по воспоминаниям очевидца, юный поручик схватил кирку-мотыгу и со всего плеча «дернул» ею по ударнику — не следовало никогда испытывать терпения барона… Через некоторое время унгерновцы ворвались уже во двор казарм. Как писал позже один из участников боя, «несчастные китайцы в крайнем испуге подняли странный вой, напоминавший мяуканье множества расстроенных кошек». Однако в самих предместьях Урги бои завязались тяжелые — на узких кривых улочках Маймачена унгерновцы понесли весьма серьезные потери. Несколько раз китайцы пытались перейти в энергичные контратаки, поддержанные артиллерийским огнем, но батареи белых стреляли куда лучше. К вечеру 4 февраля китайцы оставили столицу Монголии. Первыми покинули город начальник китайского гарнизона и все старшие офицеры, укатив на двух автомобилях. Ночью оставили Ургу и основные китайские части, двинувшись по Троицкосавскому тракту по направлению к советской границе. На протяжении нескольких верст тракт казался усеянным награбленными товарами, в панике брошенными отступающими китайцами. На следующий день войска барона окончательно очистили город от мелких групп гаминов. Из Ургинской тюрьмы было освобождено около 60 русских офицеров, захваченных китайцами и обвиненных в шпионаже в пользу белой армии. Состояние освобожденных оставляло желать лучшего — многие из них не могли самостоятельно передвигаться. Китайцы держали русских в маленьких, грязных камерах, нетопленых и холодных. На прогулки заключенных не выпускали. Весь их рацион состоял из чашки сырой чумизы в день на человека.