Man and Wife, или Муж и жена - Тони Парсонс

И этот мир обкрадывал его. Лишал его ореола невинности, той ауры света, которая окружала Пэта, когда он был маленьким, того света, который заставлял людей на улице останавливаться и улыбаться ему.

Пэт все еще оставался особенным ребенком, одним на миллион. Его все еще окружало сияние. Для меня он был самым красивым мальчиком на свете. Но его жизнь отняла у него это ангельское сияние. Оно исчезло и никогда больше не вернется. Но, несмотря на то что мы все, в конце концов, теряем наш детский ангельский нимб, я не мог избавиться от ощущения, что мы с Джиной — родители, которые держали в руках тот самый тест на беременность, как будто это уже был наш бесценный малыш, — оба виноваты. Могли бы и постараться для нашего мальчика. Но Джина сейчас была в таком настроении, что во всем винила только своего почти бывшего супруга.

— Пасха, так? В это время не должно возникать никаких проблем, правильно? Принято считать, что на Пасху не бывает домашних раздоров.

Мы находились в ее маленькой кухне и пили жасминовый чай. Эта любовь к Японии, жажда жизни, от которой она отказалась ради брака со мной и ради Пэта… Теперь Джина уже никогда не избавится от этого, никогда не перестанет ощущать нехватку той жизни, которой она так и не узнала.

— Но Ричард был против того, чтобы я дарила Пэту пасхальное яйцо, которое я для него купила. Ты можешь себе представить?

В дверях показался Пэт.

— Можно посмотреть по видео «Призрачное зло»? — обратился он к Джине.

— Нет, ты идешь со своим папой.

— Ну, только отдельные сценки, которые не вошли в фильм. Интервью с режиссером, разные комментарии.

— Хорошо, — разрешила Джина, и Пэт исчез, а из гостиной донеслись звуки музыкального вступления. — Это пасхальное яйцо было таким чертовски красивым. Из молочного шоколада, украшенное маленькими красными сахарными сердечками, а вокруг оно опоясано фиолетовой ленточкой с большим бантом. А Ричард заявил — ты только послушай, — что такое яйцо покупают не для ребенка, а для любовника. Пасхальное яйцо для любовника! Он сказал, что муж и жена могут купить по такому яйцу друг для другу. Можешь представить., себе его мелочность? Будто я не могу купить своему сыну любое пасхальное яйцо, какое, черт побери, захочу…

— Вы с ним разговариваете? Она улыбнулась:

— Ты слышал о синдроме старой коровы?

— Не думаю.

— После того как бык однажды покрыл корову, она ему больше не интересна. Даже если корова очень симпатичная. Ему все равно. Это называется синдромом старой коровы.

— Это правда? Она кивнула:

— Одного раза быку достаточно. Какой бы привлекательной корова ни была. Он безразличен. Этот принцип срабатывает и в обратную сторону, для той же старой коровы. Раз покончила с ним, то все.

Она рассмешила меня. Но в ее голосе звучала горечь, по которой я определил, что для нее эта новая жизнь тоже оказалась тяжелой. Потому что для любого одинокого родителя существует масса трудностей. А сейчас, как я понял, Джина таким родителем и являлась. Она была рассержена, огорчена и опечалена. Но все равно я чувствован к этой женщине огромную симпатию, потому чтоона мне была когда-то ближе всех на свете. И если бы мы не разрушили все нашей женитьбой, она была бы до сих пор моим самым-лучшим другом.

Впервые я подумал, что наш брак был удачным. Конечно, мы могли бы быть подобрее друг к другу и повнимательнее к Пэту. Это правда. Но мы провели вместе семь лет, произвели на свет чудесного ребенка, чье пребывание на этом свете сделает его только лучше, и мы все еще способны разговаривать друг с другом. Почти всегда. Когда она не вела себя как старая корова, а во мне не просыпались привычки старого быка. Так кто сказал, что наш брак не удался? Несколько счастливых лет и прекрасный ребенок. Может, это самое лучшее, на что может надеяться любой из нас.

Мы с Джиной прошли через невероятные трудности, и тем не менее мы можем разговаривать друг с другом и пить вместе жасминовый чай, в то время как она язвит по поводу своего будущего бывшего мужа. У нас с Джиной имелось общее прошлое, которого не было у меня с Сид.

Это прошлое относилось ко времени той голубой линии на полоске теста. Ко времени, когда я прибежал домой из парка и Джина со смехом и слезами сообщила о своей беременности.

У нас с Сид этого не было. Не было той надежды, радости и оптимизма, которые Джина увидела в тоненькой голубой линии. В линии, которая связывает нас со всеми нашими завтра и определяет наше будущее.

* * *

— Ну, конечно, нет ничего лучше! — воскликнул Эймон. — Любить чистой любовью и сохранять целомудренную дистанцию. Ничего, кроме, разве что, яростного секса без всякого предохранения, когда овладеваешь ею сзади. Наверное, это даже лучше.

Мне начинало казаться, что лучше бы я солгал, не говорил ему, что мы с Казуми не пошли до конца в наших отношениях.

— Она понимает меня.

И это правда. Казуми видела, как я переживал по поводу мамы. И по поводу моего сына. И даже — хотя мы и не говорили об этом — по поводу моей жены.

— Она тебя слишком хорошо понимает, Гарри. — Эймон отпил минеральной воды и пригладил свои густые черные волосы. — Она вертит тобой, приятель. Не попадайся на эти нежности. Всякие цветочки и ахи-вздохи.

— Цветочки и ахи-вздохи? — переспросил я.

— Казуми понимает: как только мужчина получит, что хочет, ему уже больше этого не надо.

Мы сидели в гримерной Эймона в Клубе комиков Ист-Энда. По сравнению с гримерными телестудии, к которым мы привыкли, эта комната больше походила на чулан для швабр и половых тряпок. Сам же клуб скорее напоминал старомодную забегаловку с обычным пивом и свиными шкварками, наполненную табачным дымом, которая с некоторым опозданием дерзнула вознестись к вершинам комедийного искусства.

Это место находилось не так уж далеко от тех сцен, на которых Эймон начал выступать еще до того, как в его жизнь вошло телевидение. Но с тех пор изменилось его отношение к женщинам. Галантный потаскун тех времен превратился в осторожного Эймона, который старался сделать все, чтобы вернуть меня в лоно семьи и прекратить это сумасшествие.

Наркотическая зависимость повлияла на Эймона так же, как и на многих других. Она заставила его стремиться к стабильности в жизни.

— Ты запутался, Гарри. Ты трахнул много неправильных женщин и слишком много правильных. Вроде твоей жены.

Он всегда симпатизировал Сид.

— Тебе через пять минут выходить на сцену. Но он не переставал убеждать меня. Эймон был единственным человеком (кроме соседки, играющей на виолончели), который знал о нас с Казуми и считал, что было бы лучше, если бы мы с Казуми переспали. Тогда бы я успокоился. Если бы это случилось, то, по мнению Эймона, я взглянул бы на нее как на очередную девушку в моей жизни. Но я считал иначе. Даже если бы мы стали близки, то ничего не изменилось бы. Кроме, разве что, того факта, что я не смог бы без нее жить.