Пепел - Александр Проханов

— Ну, куда ты хлопочешь. Сиди, я управлюсь. Сиди и командуй.

Он опустил ее на ведро. Она сидела, приходя в себя, отметала со лба упавшие седые волосы.

— Вот ведь как, Петруха. Сажала сама, а есть будут другие.

— Все не съедят, нам с тобой оставят.

И говоря это, он увидел Ольгу. Она вошла в огород, стояла, щурясь на солнце. На ней был нарядный жакет, короткая юбка, красивые туфли. На шее был повязан розовый шарфик. Волосы, черно-серебристые, с синим отливом, были заколоты костяной заколкой. Увидев ее, он почувствовал, как счастливо в нем все запело, возликовало. Как прекрасна она со своим смуглым лицом, вишневыми глазами, малиновыми приоткрытыми губами.

Как он любит ее.

— Вот бог послал помощницу, — тетя Поля поклонилась гостье со своего ведра. — Ступай-ка ты, милая, в избу, выбери одежку поплоше, обувку погрязней да возвращайся. Нам с Петрухой без тебя не справиться.

Ольга исчезла в избе. Через некоторое время появилась в изношенных башмаках, в которых Суздальцев ходил по грибы, в кухонном фартуке тети Поли, в просторной, выгоревшей на солнце куртке, в которой Суздальцев пахал землю. Голубой шарфик был повязан на голову, скрывая костяную красивую заколку. И вся она, в этих обносках, показалась Суздальцеву еще прекрасней. Он был счастлив тем, что на ней были его башмаки и его продранная во многих местах куртка.

— Я готова, — засмеялась она, видя его обожающие глаза. — Приказывайте, что делать.

Они шли вдоль гряды. Суздальцев вонзал лезвие лопаты так, чтобы не рассечь гроздь картофелин. Ольга, ухватившись за ботву, тянула. Он помогал лопатой, выворачивал землю, и на солнце появлялось семейство клубней. Фиолетовые, нежные, разных размеров. Продолговатые, круглые; не успевшие созреть, совсем маленькие, — и налитые, слегка запорошенные сухой землей. Среди твердых тяжелых картофелин попадался одинокий клубень, жалкий, полный мокрой слизи. «Матка», которая была посажена весной и отдала все свои силы молодым отпрыскам.

Ольга отряхивала землю, отламывала клубни, кидала в ведро. Петр слышал звонкий удар, от которого ему становилось весело. Тетя Поля со стороны смотрела на них, держа в руках связку веревочек.

— Я так боялся, что вы не приедете, — говорил он. — То и дело ходил вас встречать на автобусную остановку. Выходил на ту лесную дорогу, где мы с вами шли. К тому кусту, где мы собирали малину. К тому орешнику, где я сорвал и подарил вам сросшуюся троицу орехов. На том месте, где стоял ваш этюдник, еще остались три дырочки, и я их трогал пальцами. Как чудесно, что вы приехали!

— А я в Москве все думала, могла бы я, как вы, оставить дом, близких, круг знакомых, всю размеренную, уготованную мне жизнь. И кинуться опрометью в неизвестное. Стать крестьянкой, доить корову, топить печь, выращивать в огороде овощи. Позавчера в гостях у друзей я слушала одного искусствоведа, который вернулся из Италии. Он рассказывал о великолепных художественных галереях, о средневековых соборах. О показах современной моды. А я думала, мне все это почти не интересно. Я хочу опять увидеть ваше село, услышать ваш рассказ о том, как вы считали веники, как вас укусила оса, и как вы шли за плугом, словно Лев Толстой.

Тетя Поля смотрела на них. Когда они поравнялись с ней, она сказала:

— Петруха, я чего думаю-то. Давай я на тебя мой дом отпишу. Он хоть и старенький, а еще постоит. Сменишь внизу два венца, покроешь железом — и живи. Я долго не протяну, не стану тебе мешать. Вот ты себе невесту нашел. Поселитесь, детей нарожаете. Дом обставите по-городскому, по-модному. Будете меня вспоминать.

Она улыбалась жалобно и болезненно. Ему хотелось подойти, взять ее усталые, натруженные ладони, развеселить, утешить. Но ком подкатился к горлу, и он, боясь слез, отвернулся, туда, к горе, где стояли высокие кладбищенские березы.

Они выкопали пол-огорода. Суздальцев перенес в подпол три полновесных мешка. У тети Поли хватило сил, чтобы накормить их обедом. А потом она снова залегла на свою высокую, с металлическими шарами, кровать.

— Совсем нету сил, задыхаюсь. Пошел бы ты, Петруха, к реке. Там калинка растет. Принеси ягод, я заварю, выпью, может, полегчает.

Суздальцев взял холщевую сумку, кинул в нее нож. Отправились с Ольгой в лес за калиной. Она как копала картошку в разношенных башмаках и дырявой куртке, так и пошла за ним.

Дошли до реки. Обмелевшая с весны, она дрожала солнцем на перекате, омывала малый островок, с которого снялась стая куличков, с писком понеслась, отражаясь в воде белыми брюшками. Поднялись на крутой берег. На небольшом скошенном поле стоял стог клевера, темно-зеленый, начинавший темнеть, с красно-ржавыми вкраплениями цветов. От стога исходил пряный, дурманящий запах. Суздальцев, проходя мимо, вдруг решил, что на обратном пути здесь, у этого стога, он поцелует ее.

Они вошли в лес, которым порос высокий берег реки. Невидимая, она текла под кручей, и он подумал, что еще этой весной по реке двигался туманный ночной огонь, таяли снега, и он шел вдоль берега с другой женщиной, предвкушая неизбежную близость. И теперь все это казалось ненужным, полузабытым, заслонилось его новой влюбленностью.

В зарослях калины хозяйничали дрозды. Шумно скакали, обклевывали красные ягоды, мерцали стеклянными крыльями, серебристыми хвостами. Всей стаей шумно взлетели и скрылись.

Суздальцев наклонял ветки, срезал пучки ягод, передавал Ольге. Она осторожно погружала их в сумку. Калина на вкус была еще кислой, чуть едкой, не обрела ту сладость, какая возникает в ней после первых морозов.

Наполнив сумку, двинулись обратно.

Она говорила мечтательно:

— Хорошо бы поселиться здесь на недельку и порисовать. Здесь так красиво. Что ни взгляд, то пейзаж. А натюрмортами будут служить гроздья калины, картофельные клубни, чугунки на печке… А с вас и с тети Поли я сделаю портреты.

Они вышли на лужок. Стог приближался, зелено-красный, коричнево-черный. Суздальцев знал, что через несколько шагов ее поцелует.

— Я думаю, мои преподаватели будут довольны пейзажами и портретами.

Они приблизились к стогу, и он, сделав шаг в сторону, позвал:

— Подойдите сюда!

Она подошла, думая, что он собирается ей что-то показать. Он обнял ее за плечи, прижал к стогу. Клевер тихо вздохнул, расступился, принимая ее в свою глубину. Он наклонился над ней и поцеловал в пунцовые мягкие губы, дрогнувшие, а потом застывшие. Целовал ее долгим сладким поцелуем, с закрытыми глазами. Слыша, как дышит стог, как из него исходят тихие шуршанья и звоны.

Открыл глаза. Она смотрела на него туманно, и казалось, стог отразился в ее глазах своим смуглым вишневым цветом, своей потаенной зеленью и темным золотом.

— Этого не следовало делать, — сказала она, и дальше, до самого села, они молчали.

В избе он поставил чайник, вскипятил воду, натолкал в жестяную кружку ягод и сделал тете Поле отвар. Видел, как распускается в воде темный сок. Помог ей выпить. Отвар проливался мимо рта, и тетя Поля благодарно, без сил, откинулась на подушку.