10 мифов об СССР - Александр Бузгалин

Резун показывает, что цифра в 40 000 репрессированных офицеров и генералов при ближайшем рассмотрении начинает заметно сокращаться. Во-первых, репрессировали не 40 тыс. Это число уволенных из армии за 1937–1938 годы, а не число репрессированных. А увольняли из армии по различным мотивам, в том числе и по старости, и по болезни. При численности начальствующего (т. е. офицерского) состава в 206 тыс. человек таких уволенных ежегодно должно было быть немало. Арестовано же было в 1937–1938 годах 10 868 офицеров (61–62). Во-вторых, из общего числа арестованных немалую часть составляли офицеры НКВД и политработники. Резун полагает, что они никакой позитивной роли в ходе отражения вероятной агрессии заведомо играть не могли. Доказательству этого Резун уделяет почти целиком две главы своей книги – 4-ю и 5-ю. В-третьих, из общего числа уволенных значительная часть – а именно 12 461 человек (на 1 мая 1940 года) – была впоследствии освобождена и вернулась на командные должности (66). И это не все – ведь продолжали возвращать в строй вплоть до самого начала войны.

Однако и здесь, справедливо обращая внимание на искусственное раздувание масштаба репрессий антикоммунистической пропагандой конца 80-х – начала 90-х годов, Резун, в свою очередь, не смог удержаться от передержек. Давайте разберемся и с цифрами, и с комментариями к ним, которые дает Резун.

Прежде всего стоит обратить внимание на тот факт, что цифра в 10 868 арестованных, которую приводит Резун, касается только системы Наркомата обороны и только 1937–1938 годов. Но ведь аресты проводились и на флоте, и не только в 1937–1938 годах. Аресты проводились и до 1937 года, продолжаясь и в 1939, и в 1940, и в 1941 годах, хотя масштабы репрессий в эти годы заметно уменьшились. Поэтому общую цифру репрессированных офицеров можно принять примерно в 14–15 тыс. Следует отметить, что это заведомо преуменьшенная цифра, ибо значительная часть командиров арестовывалась после увольнения из РККА и в статистику Наркомата обороны, таким образом, не попадала.

Красная Армия, однако, была ослаблена не только арестами и расстрелами, но и просто увольнением кадровых офицеров. Общие потери офицерского корпуса, учитывая факт возвращения части репрессированных в строй, можно оценить примерно в 25 тыс. человек.

Конечно, если сравнить эту цифру с общей численностью офицерского корпуса в 206 тыс., то получается вроде бы не так уж и много. Но Резун намеренно не обращает внимания на следующий факт. Репрессии и увольнения затронули в основном высший слой офицерских кадров, от командиров полков и выше. Взводное, ротное, батальонное звено пострадали несравненно меньше. А ведь именно в этих низших звеньях и была сосредоточена основная масса офицеров. Вот со старшим офицерским составом дело обстояло совсем плохо. Тут прошлись почти как косой. Погибли все командующие войсками военных округов; были репрессированы или уволены все командиры корпусов, почти все командиры дивизий и командиры бригад, около половины командиров полков. Примерно то же самое касается штабов военных округов, соединений и частей Красной Армии, а также высшего аппарата Наркомата Обороны и Наркомата Военно-морского флота.

Еще одно обстоятельство, на которое не хочет обращать внимание Резун, – репрессии пришлись как раз на тот период, вслед за которым начался быстрый количественный рост вооруженных сил. В 1939–1941 годах начинается развертывание новых частей и соединений в преддверии грядущей войны. Общая численность армии возрастает более чем втрое. А высший командный состав поголовно устранен из армии. Его бы и так, безо всяких репрессий, в подобных обстоятельствах остро не хватало бы. Репрессии же сделали эту нехватку катастрофической. Из комбригов – в командующие войсками округа, с полка – на корпус, подобные передвижения сделались не исключением, а правилом.

И напрасно Резун иронизирует над полководцами с петлицами НКВД, равно как и над комиссарами. Интересно знать, что, в других армиях не было контрразведки и войск по охране и очистке тыла действующей армии? В других армиях не было офицеров, которые вели в войсках политическую и воспитательную работу? Конечно, функции их были иными, нежели у войсковых командиров или у штабных работников. Но это вовсе не значит, что они были излишними.

В своем стремлении опорочить скопом офицерские кадры с погонами НКВД Резун издевается над «полководцем Берзиным», именуя его «гулаговским полководцем» и «рабовладельцем». Резун, желая опереться на авторитетное мнение, добавляет: «Тому, кто желает больше узнать про полководца Берзина, настоятельно рекомендую «Колымские рассказы» Шаламова. Шаламов писал Берзина и подобных ему стратегов с натуры. С предельно близкой дистанции» (91). Ой, напрасно Резун на Шаламова сослался, ой, напрасно. Рассчитывал небось, что читатель поленится сам в Шаламова заглянуть. А мы не поленимся. Мы заглянем.

Вот что рассказывает Шаламов о берзинских порядках на золотом прииске в системе Дальстроя (начальником которого и был Э. П. Берзин): «Прибывшим было выдано новое зимнее обмундирование… Медпункт пустовал. Новички даже не интересовались сим учреждением… Тяжелая работа, зато можно заработать много – до десяти тысяч рублей в летний, сезонный месяц. Зимой поменьше. В большие холода – свыше 50 градусов – не работают. Летом работают десять часов с пересменкой раз в десять дней (зимой – 4–6 часов)» (Шаламовский сборник. Вып. I. Вологда: 1994. С. 45–46). Шаламов также сообщает о том времени, когда Дальстроем руководил Берзин, что при нем практиковались «зачеты, позволявшие вернуться через два-три года десятилетникам. Отличное питание, одежда… Колоссальные заработки заключенным, позволявшие им помогать семьям и возвращаться после срока на материк обеспеченными людьми…

Тогдашние кладбища заключенных настолько малочисленны, что можно было думать, что колымчане – бессмертны» (Шаламов В. Колымские рассказы. Кн. I. С. 532).

Разумеется, работа в системе ГУЛАГа никого не красит. Но старый большевик, дивинтендант (генеральское звание) Э. П. Берзин, даже по свидетельству бывших заключенных, отнюдь не подходит под нарисованный Резуном стереотип «рабовладельца». Да и оказался он на Колыме не по своей воле, и сам пал жертвой одной из первых волн массовых репрессий летом 1937 года.

В этих главах совершенно очевидной становится идеологическая подкладка писаний Резуна. Комиссары не нравятся ему потому, что исповедовали марксистско-ленинскую идеологию. Все функции НКВД Резун сводит исключительно к проведению необоснованных политических репрессий и охране ГУЛАГа. Ну конечно, если встать на такую позицию, то получится, что на территории СССР не было и не могло быть никаких шпионов, диверсантов, бандитских формирований – это все выдумки большевиков. Абвер территорией СССР не интересовался, а бандеровцы и мельниковцы из ОУН занимались исключительно культурно-просветительной работой. А с уголовниками, как с социально-близкими элементами, НКВД из принципа не боролся. Или все-таки боролся? Тогда не стоит всех офицеров НКВД скопом зачислять в каратели и садисты.

Предпочитает Резун «забыть» и о том, какое влияние оказали необоснованные репрессии на политико-моральное состояние офицерского корпуса. Грубые просчеты в военно-технической политике, в военной доктрине, в боевой подготовке войск, в планах развертывания, как правило, оказывались не опротестованными, или протесты застревали на уровне непосредственных начальников. Возобладал принцип «начальству виднее». Это была одна из причин, по которой очевидная угроза агрессии со стороны Германии так и не привела к достаточным ответным мерам, поскольку таковые рассматривались «начальством» как паникерство или провоцирование агрессии. Впрочем, как мы уже видели, Резун пытается утверждать как раз обратное.