Придворный - Бальдассаре Кастильоне

Если она сознает в себе яркую и живую красоту, пусть содействует ей и движениями, и словами, и платьями, чтобы все это имело оттенок веселости; равно как другая, сознающая свою плавную и степенную повадку, соединяет с ней и другие средства в том же роде, чтобы еще подчеркнуть то, что даровала ей природа. Таким же образом, будь она несколько более дородной или, наоборот, более худощавой, чем нужно, будь она белокожей или смуглой, – пусть помогает сама себе своим платьем, но сколь возможно незаметнее; и пусть кажется, что, держа себя всегда ухоженной и чистой, она не прилагает к этому особенного старания.

IX

Но синьор Гаспаро спрашивает меня, что это за вещи, в которых наша дама должна быть осведомлена, и в какой манере ей подобает общаться, и предназначены ли ее добрые качества на то, чтобы служить этому общению. Отвечаю: пусть она имеет познания во всем том, что, по мнению графа Лудовико и мессера Федерико, должен знать придворный. А в тех упражнениях, о которых мы говорили, что они ей не подходят, пусть разбирается в той мере, как те, кто ими не занимаются сами, – хотя бы с целью уметь похвалить и оценить подвиги рыцарей сообразно их заслугам.

Итак, повторяя вкратце сказанное, пусть наша дама имеет познания в литературе, в музыке, в живописи, умеет танцевать и поддерживать праздничное веселье. Прибавим к этому скромную умеренность, поддержание доброй славы о себе и остальное, что мы выше сочли важным для придворного. Так она будет весьма изящной в своих речах, в смехе, в играх, в остротах – словом, во всем – и способной непринужденно вести беседу, вставить, в пределах приличного, острое и меткое слово, шутить с любым человеком, с каким ей случится иметь дело. И хоть кажется, что сдержанность, великодушие, воздержность, крепость духа, осмотрительность и другие добродетели не имеют значения в досужей беседе, пусть наша дама украшается ими всеми, не столько ради самой беседы – хотя они и в беседе могут пригодиться, – сколько чтобы просто быть добродетельной. Чтобы добродетели вызывали почтение к ней и все, что она ни делает, составлялось бы из них.

X

– Нет, это просто изумительно! – расхохотался синьор Гаспаро. – Раз уж вы даровали женщинам и науки, и великодушие вместе со сдержанностью и умеренностью, как это вы еще не додумались вверить им управление городами, составление законов, командование войсками? И как мужчин еще не отправили на кухню и не посадили за прялку?

Также смеясь, Маньифико ответил:

– Да это, возможно, было бы и не худо!

И он продолжил:

– Неужели вам не известно, что Платон, поистине не бывший большим поклонником женщин, вверяет им охрану города, а другие бранные дела оставляет за мужчинами?{351} Вы не верите, что среди них найдутся многие, которые сумели бы править городами и командовать войсками не хуже мужчин?{352} Я не вверил им этих обязанностей лишь потому, что сочиняю придворную даму, а не королеву. Но уже вижу, что вы хотели бы исподволь вновь повторить ту хулу, что вчера синьор Оттавиано возвел на женский пол: будто они – несовершенные существа, не способные ни на какое доблестное деяние и не имеющие ни достоинства, ни цены в сравнении с мужчинами. Однако, поистине, и он, и вы находитесь в тяжком заблуждении, коли думаете так.

XI

– Я не собираюсь повторять ничего из уже сказанного, – ответил синьор Гаспаро. – Это вы принуждаете меня говорить слова, которые могут быть обидны для наших дам, чтобы ожесточить их против меня, сами притворной лестью желая заслужить их милость. Но они настолько рассудительнее других женщин, что больше любят правду, даже если она будет не совсем в их пользу, чем ложные похвалы. Они не оскорбятся, если кто скажет, что достоинство мужчин выше, и сами сознаются, что вы тут наговорили небылиц и будто на смех приписали придворной даме какие-то небывалые вещи и столько добродетелей, что куда там Сократу, Катону и всем философам, сколько их ни есть на свете! По правде сказать, я удивлен, что вы не постыдились настолько перейти все границы. Вам вполне было бы достаточно сделать вашу придворную даму красивой, скромной, честной, любезной и чтобы она умела, не нарушая приличий, развлекать всех танцами, музыкой, играми, шутками, остротами и другими вещами, которые устраиваются при дворе ежедневно. Но дать ей знание обо всем на свете, да еще приписать ей добродетели, столь редкие даже среди мужчин, не только ныне, но и в прежние века, – такого ни стерпеть, ни слушать невозможно!

А что женщины суть создания несовершенные и, следовательно, ниже мужчин и не способны на их доблести, – на этом я вовсе не собираюсь настаивать, ибо добродетелей присутствующих здесь дам хватит, чтобы уличить меня во лжи. Я лишь повторяю то, что оставили нам в своих писаниях мудрейшие из людей: что природа, всегда намереваясь и замышляя создавать вещи более совершенные, если бы могла, постоянно производила бы мужчин; а когда рождается женщина, это изъян или ошибка природы, противная тому, что она хотела бы сотворить. Как мы наблюдаем это в случаях, когда кто рождается слепым, хромым или с каким иным недостатком или когда на дереве появляются многие плоды, которые так и не вызревают, так и женщину можно назвать существом, произведенным наугад и случайно{353}. Посмотрите на дело{354} мужчины и женщины и отсюда сделайте вывод о степени совершенства одного и другой. Но поскольку эти изъяны женщин – вина природы, сотворившей их такими, мы не должны их за это ни ненавидеть, ни лишать их подобающего уважения. Однако оценивать их выше, чем они суть, представляется мне явным заблуждением.