Кенилворт - Вальтер Скотт

— С позволения вашего величества, я, — сказал граф Сассекс. — Орсон Пиннит был стойким воином до того, как его так изувечили кинжалы ирландского клана Мак-Донах. И я надеюсь, что ваша милость будет, как всегда, доброй государыней для своих добрых и верных слуг.

— Ну конечно, — сказала королева, — такой мы и хотим быть, особенно для наших бедных солдат и матросов, рискующих жизнью за пустяковое жалованье. Мы скорее отдадим, — продолжала она с блистающим взором, — вон тот наш дворец под госпиталь для них, чем допустим, чтобы они называли свою королеву неблагодарной. Но дело не в этом, — и тут ее голос, зазвучавший было патриотическим порывом, вновь вернулся в русло веселого и непринужденного разговора, — ибо в прошении Орсона Пиннита говорится еще и о другом. Он жалуется, что из-за безумного увлечения театрами и особенно — стремления увидеть пьесы некоего Уила Шекспира (о котором, милорды, вероятно все мы кое-что слышали) благородная забава медвежьей травли постепенно приходит в упадок. Люди рвутся скорее поглядеть, как эти плуты актеры в шутку убивают друг друга, чем смотреть, как наши королевские собаки и медведи всерьез сшибаются в кровавых схватках. Что вы на это скажете, лорд Сассекс?

— Ну, видите ли, всемилостивейшая государыня, — ответил Сассекс, — чего можно ожидать от такого старого солдата, как я, в защиту потешных боев, когда их сравнивают с серьезными битвами. Но, право же, я не желаю зла Уилу Шекспиру. Он лихой мастер биться на дубинках и коротких мечах, хотя, как мне говорили, он слегка прихрамывает. Он, говорят, здорово дрался с егерями старого сэра Томаса Люси из Чарлкота, когда забрался в его парк с оленями и принялся целоваться с дочкой сторожа…

— Пощадите, лорд Сассекс! — взмолилась Елизавета, прерывая его. — Дело уже слушалось в Совете, и мы не хотим преувеличивать вину этого молодца. Поцелуев не было, и ответчик фактически доказал это. Но что вы скажете, милорд, о его теперешней деятельности в театре? Вот в чем загвоздка, а не в его прежних ошибках, браконьерстве в парках и прочих глупостях, о которых вы говорите.

— Поверьте, государыня, — возразил Сассекс, — что я, как уже сказал, вовсе не желаю ничего худого этому сумасшедшему охотнику. Некоторые из его развратных стишков (прошу вашу милость извинить меня за такое выражение) все звенят у меня в ушах, как призыв: «Седлай коней!» Но все это просто шуточки Да прибауточки, ни смысла, ни серьезности в этом нет, как ваша милость уже изволили справедливо заметить. Что такое десяток бездельников с ржавыми рапирами и разбитыми щитами, изображающих пародию на настоящее сражение, по сравнению с королевской забавой — медвежьей травлей, где часто присутствовали и ваше величество и ваши венценосные предшественники в нашем великом королевстве, славящемся во всем крещеном мире несравненными английскими мастифами и отважными медвежатниками. Сомневаюсь, чтобы те и другие исчезли, если даже люди будут толпами валить в театры, чтобы слушать, как бездельники актеры во всю силу своих легких изрыгают бессмысленные, напыщенные тирады, вместо того чтобы тратить свои пенсы на поощрение самых лучших картин войны, какие только можно показать в мирное время, а именно — на поощрение забав в медвежьих садках. Там можно увидеть, как медведь с налитыми кровью глазами поджидает в засаде нападения пса, словно коварный военачальник, который строит свою защиту так, чтобы заманить нападающего в опасное место. И вот сэр Мастиф, как смелый боец, яростно кидается вперед, чтобы вцепиться в горло врагу. И вот тут-то сэр Бурый и дает ему хороший урок, показывая, что ожидает тех, кто в своей беззаветной храбрости пренебрегает правильными военными маневрами. Схватив его в объятия, он прижимает его к своей груди, как силач борец, пока ребра не затрещат, как пистолетные выстрелы. А тут другой мастиф, такой же смелый, но более ловкий и смышленый, хватает Бурого за нижнюю губу и повисает на нем мертвой хваткой, а тот истекает кровью и слюной и безуспешно пытается стряхнуть с себя пса. А тут…

— Ну, милорд, клянусь честью, — прервала его королева со смехом, — вы изобразили все это так увлекательно, что если бы даже мы никогда не видели медвежьей травли — а мы их повидали много и надеемся с божьей помощью увидеть еще, — ваших слов вполне достаточно, чтобы ясно представить себе медвежий садок. Но, позвольте, кто еще хочет сказать что-нибудь об этом? Лорд Лестер, что скажете вы?

— Могу я считать, что мне позволено снять намордник, ваше величество? — спросил Лестер.

— Конечно, милорд, то есть если вы расположены принять участие в нашей беседе, — ответила Елизавета — Хотя, вспоминая ваш герб с медведем и суковатой палкой, я думаю, что нам бы лучше выслушать менее пристрастного оратора.

— Нет, честное слово, государыня, — сказал граф, — хотя мы с братом Эмброзом Уориком имеем в гербе старинный девиз, о коем ваше величество изволили упомянуть, я тем не менее стою за равный бой с обеих сторон. Как говорится: бей пса, бей медведя! А в защиту актеров я должен сказать, что они люди умные, их декламация и шуточки отвлекают чернь от того, чтобы соваться в государственные дела и прислушиваться ко всяким крамольным речам, праздным слухам и беззаконным поклепам. Когда люди разинув рот глядят, как Марло, Шекспир и другие искусники в создании пьес развертывают перед ними свои замысловатые сюжеты, как они их называют, то мысли зрителей отвлекаются от обсуждения действий их правителей.

— Мы не хотели бы, чтобы мысли наших подданных отвлекались от понимания наших действий, милорд, — возразила Елизавета. — Ведь чем глубже о них размышляют, тем более явными становятся подлинные побуждения, которыми мы руководствуемся.

— Однако же я слышал, ваше величество, — сказал известный пуританин, настоятель собора святого Асафа, — что обычно эти актеры в своих пьесах не только позволяют себе безбожные и непристойные выражения, ведущие к укоренению греха и разврата, но даже громко выбалтывают такие мысли о системе правления, его происхождении и целях, которые стремятся возбудить в подданных недовольство и потрясти прочные основы общественного строя. И, с вашего разрешения, мне кажется, что отнюдь не безопасно дозволять этим мерзким сквернословам высмеивать величие духовенства и, богохульствуя и клевеща на земных властителей, бросать вызов и божеским и человеческим законам.

— Если бы мы думали, что это верно, милорд, — сказала Елизавета, — мы бы строго покарали за такие худые дела. Но неправильно возражать против чего-нибудь только потому, что этим злоупотребляют. Что касается этого Шекспира, мы полагаем, что в его пьесах есть нечто, стоящее двадцати медвежьих садков. А его новые пьесы — хроники, как он их называет, могут развлекать, забавлять и притом с пользой поучать не только наших подданных, но и последующие поколения.

— Годы правления вашего величества не нуждаются в такой слабой помощи для того, чтобы остаться в памяти самых отдаленных потомков, — подхватил Лестер. — И все же Шекспир коснулся некоторых событий счастливого правления вашего величества таким образом, который противоречит тому, что было сказано его преподобием настоятелем собора святого Асафа. У него есть, например, такие строки… Жаль, что здесь нет моего племянника Филиппа Сиднея, он всегда их повторяет. В них говорится о всяких диких проделках фей, о любовных чарах и бог знает еще о чем. Но это чудесные стихи, хотя им, конечно, далеко до предмета, о коем они дерзают вести речь. Филипп бормочет их, наверно, даже во сне,