Вечный сон. Прощай, красавица. Высокое окно - Реймонд Чандлер

Голос умолк. Я приподнялся на колено. Боль пронзила меня от затылка до лодыжек.

— Потом один из них сел в машину, — снова послышался голос, — и стал ждать твоего возвращения. Другие опять спрятались. Видимо, они догадались, что ехать один он побоится. Или когда говорили по телефону, что-то в его голосе насторожило их.

Я одурело балансировал на четвереньках и прислушивался.

— Да, конечно, так и было, — произнес голос.

Это был мой голос. Приходя в сознание, я говорил сам с собой. Подсознательно пытался разобраться в случившемся.

— Заткнись, идиот, — сказал я и умолк.

Вдали урчали моторы, вблизи трещали цикады и раздавались характерные протяжные ии-ии-ии древесных лягушек. Мелькнула мысль, что теперь эти звуки уже никогда не покажутся мне приятными.

Я оторвал руку от земли, попытался стряхнуть с нее прилипший листок шалфея, потом вытер ее о плащ. Ничего себе работенка за сотню долларов. Полез во внутренний карман плаща. Конверта с деньгами, разумеется, не было. Полез в карман пиджака. Бумажник оказался на месте. Интересно, там ли еще моя сотня. Сомневаюсь. Слева под мышкой ощущалось что-то массивное. Пистолет в наплечной кобуре.

Любезное обхождение. Мне оставили пистолет. Любезное в особом смысле — все равно что зарезать человека, а потом закрыть ему глаза.

Я ощупал затылок. Шляпа была на месте. Не без труда я снял ее и ощупал голову. Добрая старая голова, я к ней привык. Теперь она стала немного побольше, немного помягче и более чем немного чувствительнее.

Но удар оказался не столь уж сильным. Спасла шляпа. Пользоваться головой я еще мог. На годик ее, наверное, хватит.

Я оперся правой рукой о землю, приподнял левую и взглянул на часы. Светящиеся стрелки, насколько я мог разобрать, показывали 10:56.

Звонок раздался в 10:08. Марриотт говорил около двух минут. Еще минуты через четыре мы вышли из дома. Время идет очень медленно, когда ты действительно чем-то занят. Я хочу сказать, что в считаные минуты можно сделать очень много. Разве это я хочу сказать? Да черт с ним, что бы я ни хотел сказать. Люди получше меня и те не собирались говорить столько. Ладно, я хочу сказать, что было примерно 10:15. Ехали сюда мы около двенадцати минут. 10:27. Я вышел, спустился в лощину, провел там самое большее восемь минут и вернулся, чтобы получить по башке. Минута ушла на то, чтобы упасть и стукнуться лицом о землю. При этом я ободрал себе подбородок. Он побаливал. Чувствовалось, что на нем содрана кожа. Поэтому я и догадался. Нет, видеть его я не мог. Незачем мне его видеть. Это мой подбородок, и я знаю, ободран он или нет. Может, вы хотите что-то сказать? Ладно, помолчите и не мешайте мне думать. Что с…

Часы показывали 10:56. Значит, я пробыл без сознания двадцать минут.

Двадцать минут сна. Хорошей дремоты. За это время я прозевал шайку и лишился восьми тысяч. Что же тут такого? За двадцать минут можно потопить корабль, сбить три-четыре самолета, провести две казни. Можно умереть, жениться, потерять работу, найти другую, выдернуть зуб, удалить гланды. За двадцать минут можно даже подняться утром с постели. Можно получить стакан воды в ночном клубе — как мне кажется.

Двадцать минут сна. Это долго. Особенно в холодную ночь под открытым небом. Меня начала пробирать дрожь. Я все еще стоял на коленях. От запаха шалфея меня замутило. Липкая трава, с которой пчелы собирают мед. Мед сладкий, очень сладкий. В желудке забурлило. Я стиснул зубы и едва удержал рвоту. На лбу выступил холодный пот, но дрожь все-таки не прекращалась. Я встал на одну ногу, потом на обе и, слегка пошатываясь, выпрямился. Чувствовал я себя будто ампутированная конечность.

Я медленно обернулся. Машины не было. Пустая грунтовая дорога тянулась вверх по отлогому склону к мощеной улице, к началу Камино-де-ла-Коста. Слева в темноте виднелся белый барьер. Над невысокой стеной кустов светилось тусклое зарево, должно быть огни Бэй-Сити. Правее и ближе — огни клуба «Бельведер».

Подойдя к тому месту, где стоял автомобиль, я достал тонкий фонарик и направил луч света на землю. Почва представляла собой красный суглинок, очень твердый в сухую погоду, но погода была не очень сухой. В воздухе висел легкий туман, и на поверхности осело достаточно влаги, чтобы разглядеть, где стояла машина. Я обнаружил очень слабые следы толстых десятислойных покрышек. Не сводя с них луча, я наклонился, и от боли у меня закружилась голова. Я отправился по этим следам. Футов десять они шли прямо, потом резко уходили влево. Но назад не сворачивали. Они шли к просвету с левой стороны белого барьера. Там я их потерял.

Я приблизился к барьеру и направил луч на кусты. Свежесломанные побеги. Я вышел на извилистую дорогу. Почва здесь была мягче. Опять следы толстых покрышек. Я спустился до поворота и оказался на краю окруженной кустарником лощины.

Машина была там, хромовые украшения и глянцевое покрытие поблескивали даже в темноте, красные хвостовые фонари засверкали под лучом фонарика. Внутри тихо, темно, все дверцы закрыты. Я подошел, скрипя зубами при каждом шаге. Открыл заднюю дверцу и направил внутрь луч фонарика. Пусто. И на переднем сиденье тоже. Зажигание выключено. Ключ висел на тонкой цепочке. Ни разорванных чехлов, ни поцарапанных стекол, ни крови, ни трупов. Все аккуратно и чисто. Я захлопнул дверцу и медленно обошел машину, ища хоть какие-то следы и не находя ничего.

Внезапный шум заставил меня замереть.

Над кромкой кустов рычал мотор. Я подскочил не больше чем на фут. Фонарик выпал. Пистолет сам собой оказался в руке. Свет фар поднялся к небу, потом опустился. Судя по шуму, машина была небольшой. Мотор гудел натужно, как всегда во влажном воздухе.

Свет фар опустился еще ниже и стал ярче. Машина ехала вниз по грунтовой дороге. Проехав две трети пути, остановилась. Вспыхнул фонарь, повернулся в сторону, на миг задержался и погас. Машина тронулась. Я вынул из кармана руку с пистолетом и присел за автомобилем Марриотта.

Небольшой двухместный автомобиль неопределенных очертаний и цвета скользнул в лощину и развернулся так, что свет фар пронизывал кусты насквозь. Я торопливо опустил голову. Автомобиль остановился. Мотор заглох. Фары погасли. Тишина. Потом распахнулась дверца, и легкая нога коснулась земли. Снова тишина. Даже цикады умолкли. Потом луч света прорезал темноту в нескольких дюймах над землей. Он двигался из стороны в сторону, и я не успел спрятать ноги. Луч замер на моих ступнях. Тишина. Луч поднялся и снова скользнул по капоту.

Послышался смех. Девичий. Напряженный, натянутый, как струна мандолины. Странно было слышать его в такой обстановке. Белый луч снова опустился под машину и замер на моих ступнях.

Раздался голос, пронзительный, но не очень:

— Эй вы, там! Выходите с поднятыми руками, и чтобы в них ничего не было. Иначе буду стрелять.

Я не двинулся.

Луч дрогнул, словно дрогнула рука, державшая фонарик, и опять медленно пополз по капоту. Голос снова резанул мне слух: