Увидеть больше - Марк Харитонов

Их хоб дих либ, о, как кстати подоспели слова, их хоб дих либ. Представляешь, мне однажды пришло в голову, что эта пластинка треснула. Могло же такое привидеться, наверно, во сне. Эс фэлн мир вэртер, продолжала она вторить голосу, мне не хватает слов, чтобы сказать, как сильно я люблю… Да, чтобы совсем не забыть, хочу, наконец, спросить: что это за слова в припеве? Вот, сейчас будут… Ты почему не хотел мне их перевести, отмахивался, улыбаясь.

А-пгиша и а-тхала шель а-преда, вступил мужской голос. Встреча — начало разлуки, перевел отец.

А-а, кивнула она, как будто всегда это знала. Музыка была так прекрасна — вот почему в ней такая печаль. Встреча — начало разлуки. Теперь ты вернулся, вернулась и музыка, пусть под конец, ненадолго, не навсегда. Музыка нашей жизни, нашей любви.

Я любил тебя всю жизнь, отвечал голосу голос. Мы будем до последних дней друг друга любить. Пока ты будешь любить, будет жить тот, кого ты любишь, с ним будешь жить и ты. Я вернулся, чтобы закончить свои дни вместе с тобой. Я буду присутствовать в крови и дыхании сыновей, внуков, рожденных и еще зарождавшихся, в памяти, которую сумел передать, даже если они о ней еще не подозревают, пел голос. Дальше будет искать способный услышать.

А-пгиша и а-тхала шель а-преда, слились оба голоса. Встреча — начало разлуки. Это соединено в жизни, как рождение и смерть. Кончится, как у всех, раньше ли, позже. Нельзя все время подкручивать ручку, надо когда-нибудь успокоиться, освободиться. Дано ли нам что-то больше, чем успокоение? Но встретиться вновь хоть напоследок, хоть ненадолго, хоть на кратчайший миг. Никогда еще мы так прекрасно не танцевали. Как удивительно ты научился. Изменилась лишь оболочка, внутри мы те же…

Ей показалось, что он собирается, как было когда-то давно, перевернуть ее вокруг своей ноги и чуть опрокинуть, придерживая рукой, на спину, она даже как будто начала прогибаться… Неужели это было возможно?.. если бы не головокружение…

Борис вдруг перестал видеть отца. В кресле уже никто не сидел. Подожди, озирался он, где ты, мне надо тебя еще о многом спросить. В горшке на черенке засохшей розы набухал бутон, распускался на глазах, вместе с ним распускались поблекшие цветы на обоях, наливались полноценным цветом, вновь растекались, змеились по стенам лианы стеблей, и между ними трепетали крыльями птицы былых лет, невесомые, как мотыльки.

Он едва успел подхватить маму, она была совсем легкая.

Перо, пишущее на бумаге, другим концом пишет на небесах, сказал мудрец. Благодарение тому, кто имел власть свести в этом пространстве не случайных друг для друга людей. Ничья прихоть не соединила бы их убедительней жизни.

Кто может знать, как связано все в этом мире? Нам дано лишь распознавать, разгадывать шифр, затаенный в потоке событий, улавливать мгновения, когда музыка готова его подсказать. Слушайте! Она продолжает звучать.

2007–2010

Может быть, это точка безумия,

Может быть, это совесть твоя —

Узел жизни, в котором мы узнаны

И развязаны для бытия.

Осип Мандельштам

1

Милиция не упустила возможности испортить настроение в самом начале поездки, подняли жезл среди пустой дороги: обгон в неположенном месте. Какой обгон, какое место? Жанна удивлялась, поначалу лишь приопустив стекло, не до конца, потом возмущалась, не забывая продемонстрировать журналистские корочки и, конечно же, неотразимую даже в нынешнем возрасте улыбку. Не помогло. Старшина со снисходительным добродушием предложил перейти в патрульную машину. Рита со своего пассажирского места наблюдала, как там, не торопясь, доставали бланк протокола, с демонстративной медлительностью раскладывали, готовились заполнять. А нарушение-то было, она сама успела заметить. Километра за полтора отсюда Жанна обогнала черепашьи «жигули» с поклажей длинных пружинящих досок на крыше, пришлось пересечь сплошную линию. Но участок пути там был прямой, просматривался насквозь, ни одной встречной машины, никакого риска, не тащиться же унизительно, вынужденно, и как они могли это видеть? Прояснилось, когда к патрульной машине подкатила еще одна, ее серенький вид показался Рите знакомым. Стояла на обочине при выезде из леса, почти съехав колесом в неглубокий кювет, неприметная мышка, дежурила в засаде с видеокамерой, спорить, опровергать бесполезно. Сторговались на пятистах рублях. Нарочно сделали в безопасном месте сплошную линию. Известная практика, денежный конвейер. Они еще не успели отъехать, как улыбчивый старшина уже останавливал следующую добычу. Сделаю для журнала сюжет, нервно закуривала Жанна, понемногу успокаивалась. Перегнулась через заднее сидение, достала из сумки фотокамеру, щелкнула раз, другой. Чтобы номера были видны. Компенсирую побор гонораром.

Не задерживаться, отвлечься. Было начало мая, земля дышала, воздух прозрачно струился. Еще не зелень — дымка окутывала молодые деревца, трава пока не поднялась, местами чернели палы, открывалось множество мышиных холмиков. Оголенный замусоренный простор был все же прекрасен. Не пройдет и недели, как сиротская серость окажется прикрыта цветением. Неуютное, обманчивое, недостоверное время года, разогретый трепет, обещание и надежда. Коттеджи новых богачей среди убогих домишек, разрушенные усадьбы, церкви без куполов, развороченная, не до конца погубленная природа. Что с того, что в этих особняках, изображающих замки, обитают бандиты разного происхождения, в лучшем случае телевизионные прохиндеи, не толковать же о честных деньгах. Но желтизну травы и теплоту суглинка нельзя не полюбить… как там дальше? Чьи-то стихи. Своевольное устройство памяти, вдруг возникает непонятно откуда, непонятно почему. Нельзя не полюбить за этот слабый пух… нет: за этот жалкий пух. Нельзя не полюбить… кто это ей читал? Не доберешься, не проследишь. Но вот, оказывается, задержалось. Сквозь этот жалкий пух. Нельзя не полюбить сквозь этот жалкий пух. Но желтизну травы и теплоту суглинка… почему вспомнилось вдруг сейчас?.. чем-то связано с поездкой?.. На миг померещилось, готовое проясниться… погасло…

Жанна, журналистка популярного глянцевого журнала, позвала ее с собой за компанию в ближнюю командировку, с ночевкой, вдвоем не так скучно. Познакомились в прошлом году, пришла к Рите за психотерапевтической помощью. Непонятно было, что делать с сыном, что с ним происходило. Когда-то парню грозило исключение из института, армия; отец, после развода укативший в Америку, позвал его к себе — и вроде бы утряслось. Обосновался неплохо, не при отце, в другом городе, зарабатывал самостоятельно, компьютерщик в банке, жениться не собирался, казалось, все о’кей. Жанну стал, однако, смущать обычай сына с некоторых пор говорить о себе в женском роде, электронные письма он подписывал Lady Valja. Можно было считать это игрой, молодежным приколом, она в шутку даже пробовала подыгрывать. Не сразу догадалась поискать в интернете это имя и с усилием узнала на фотографии в густо накрашенной, пышноволосой даме прежнего русобородого красавца. Он был не просто переодет в женщину — вошел в роль женщины. Смачно описывал, как, надев украшения, выходит в бар какого-то отеля и начинает кадрить молодых людей, оставляя им на листках из блокнота номер своей комнаты. Продолжение не описывалось, да и какое могло быть продолжение?