Путешествия англичанина в поисках России - Николас Бетелл

степени восполнила ущерб, нанесенный изменой Филби и других агентов во время первой «холодной войны».

Кто как не он — настоящий профессионал — имел право рассказать свою историю и извлечь из этого дополнительную выгоду? Он встретился с Кристофером Эндрю, специалистом из Кембриджа, и они принялись за работу над книгой, которая должна была стать академической историей КГБ и его предшественниц, обогащенной знаниями и практическим опытом самого Гордиевского. Однако он все еще тяжело переживал разлуку с семьей, с которой не имел никакой возможности общаться уже более двух лет. Все это время его британские «опекуны» советовали ему не говорить и не предпринимать ничего в этом направлении. Он рассказывает: «С 1985 по 1990 год люди из министерства иностранных дел и «друзья» убеждали меня в том, что их секретная дипломатия, целью которой было переселение моей семьи на Запад, требовала благоразумной осторожности с моей стороны. Я не был уверен в действенности такой политики, да и некоторые из «друзей» (то есть МИ-6) тоже по сути дела считали, что единственным путем, ведущим к цели, была гласность». Лейла все это время находилась под интенсивным давлением, вплоть до угроз применения к ней самой юридических санкций, несмотря на то, что она ничего не знала о двойной жизни своего мужа.

Она рассказывала: «Они решили отыграться на мне и наших девочках… Я была в шоке, узнав в ноябре 1985-го о смертном приговоре. Вот почему я согласилась подать на развод. Они говорили мне: «Лейла, вы же не идиотка. Он молодой мужчина. Неужели вы думаете, что он провел все эти месяцы без женщины?» Потом они сообщили, что у него роман с секретаршей-англичанкой. Потом сообщили, что он на ней женился. Я знаю, что мужчина может разлюбить жену. Такое случается. Но как бы он ни относился ко мне, я знаю, что он никогда не бросил бы дочерей. Он их обожает. Я была уверена, что он свяжется с нами, хотя бы ради них… Первые два года от меня добивались одного — чтобы я написала Олегу: «В Англию к тебе не поеду». Тогда, если бы англичане потребовали выпустить нас, комитетчики могли заявить: «Она не хочет ехать». Но этих слов они от меня так и не услышали».

В декабре 1987 года Маргарет Тэтчер подняла этот вопрос в личной беседе с Горбачевым, состоявшейся на военно-воздушной базе Брайз Нортон вблизи Оксфорда, где он сделал краткую остановку по пути в США для подписания договора с Рейганом. Она выбрала наилучший момент: сразу после того, как Горбачев спел русскую народную песню у рождественской елки, — чтобы спросить, сможет ли теперь Гордиевский воссоединиться со своей семьей: «Он поджал губы и ничего не сказал. Ответ был вполне ясен»[85].

Тем не менее в том же месяце Лейла получила пространное письмо от мужа, после чего она могла уже надеяться, что их совместная жизнь будет возможна. И она начала делать все, что было в ее силах, для воссоединения с ним. КГБ снова попытался повернуть события в свою пользу. «Они сделали мне странное предложение: «Мы отменим смертный приговор. Советский Союз помилует Гордиевского. Он сможет вернуться, и вы все вместе будете жить в Москве». Я рассмеялась им в лицо. Это было абсурдно. КГБ не прощает людям таких поступков, какой совершил Олег».

И все же теперь супругам было разрешено разговаривать по телефону. Однако разлука приносила обоим ужасные переживания. Все друзья Лейлы от нее отвернулись. Им надоели допросы в КГБ после каждой встречи с ней. Ее письма перехватывались, устроиться на работу она не могла. Как же ей было работать, если ее постоянно сопровождали люди из КГБ? Да и телефон ей не отключали только из-за Олега, потому что из ее разговоров с ним можно было извлечь полезную информацию.

Ни о каких отношениях с другим мужчиной не могло быть и речи, даже если бы она этого и захотела. «Стоит мне только чихнуть у себя в квартире, как весь КГБ уже знает об этом», — рассказывала она. Она вернула себе девичью фамилию, характерную тюркскую фамилию — Алиева. Фамилия «Гордиевская» не годилась для Маши и Анюты, ведь они ходили в школу. Лейла жила уединенно, дочерям говорила, что их отец «работает за границей». Но те подрастали, не за горами было время, когда они узнают правду, которая страшна и может стать причиной гонений.

26 февраля 1990 года Гордиевский наконец всплыл на поверхность с серией статей в «Таймс» и появился на телевидении, явно загримированный, в парике и с накладной бородой. «У КГБ есть специальная служба для расправы с перебежчиками… Довольно неприятно сознавать, что кто-то постоянно планирует твою смерть», — скажет он позже[86]. На вопрос корреспондента «Таймс», почему он совершил переход на сторону противника, он ответил: «Обстановка в Советском Союзе была удручающей. Спасти Россию от коммунизма было невозможно. Она исчезла — эта прекрасная старая Россия, прекрасные чудаки, церкви и церковные секты, разнообразие политических партий, фантастическое искусство начала века. Все это было утрачено навсегда».

КГБ утверждал, что он сделал это ради денег. Там также намекали, что в Копенгагене МИ-6 шантажировала его любовницей и в итоге завербовала. Сам он мотивирует свой поступок иначе. Он поступил так, сказал он корреспонденту «Таймс», из этических убеждений и в надежде, что сможет помочь спасению хотя бы западной цивилизации. Его версия подтверждается бывшим агентом ЦРУ в Лондоне, который сказал мне: «До случая с Гордиевским я бы ответил, что такого явления, как идеологический перебежчик из Советского Союза, на свете не бывает».

Четыре месяца спустя он наконец-то связался со мной, и мы договорились, что он придет ко мне на чашку кофе. Встреча должна проходить под строгим наблюдением. Он будет без парика и бороды, и фотографировать его нельзя. Итак, 15 августа 1990 года мы встретились лицом к лицу за тем же самым стеклянным столом, как и в то, более напряженное время семь с лишним лет тому назад. Тогда мы были противниками, или, по крайней мере, я так думал, а теперь, в разгар горбачевской гласности и перестройки, мы стали союзниками в борьбе против гебистских пережитков. Меня тронуло его мужество и душевные переживания из-за разлуки с семьей. Он передал мне некоторые выдержки из дела, заведенного на меня в КГБ. Я значился «оголтелым, активным антисоветчиком и антикоммунистом». У меня не было возражений против такого определения моей персоны. И наконец он открыл мне тайну моей аннулированной визы. Кажется, я был не прав, подозревая существование некоего коварного