По следам фальшивых денег - Иван Погонин

– Свои! – предупредил он урядника и перешел на шаг.

Весь отряд последовал его примеру.

– Я как телеграмму прочитал, так сразу хотел в церковь идти, свечку за помин вашей грешной души ставить, а как себя корил, за то, что накаркал, вы и представить не можете! – рассказывая, Лука Дмитриевич продолжал бинтовать руку полицейского надзирателя Вдовина.

– Это что же там такого страшного написано? – недоуменно спросил Тараканов.

– А вы не поняли? А знаете, это даже хорошо, что вы в неведении были, а то с ума бы сошли. Помните, я вам говори, что какие-то мазурики с воинского склада пулемет утащили? – Колмаков закончил перевязку и пошел к берегу отмывать руки от крови.

– Помню.

– Ну вот.

– Что «вот»?

– Тьфу ты. Какой вы непонятливый. Утащили пулемет системы Хайрема Стивенса Максима, модернизированный, образца тысяча девятьсот десятого года, попросту именуемый «Максимом». Вон он за тем камушком стоит.

Внутри у Осипа Григорьевича все похолодело.

– Ваши депеши мне в Алексеевск пересылали, я вверх по Зее через три дня после вас отправился. Поэтому, вместо того чтобы свечки ставить, я решил все-таки попытаться спасти вашу грешную душу. Взяли мы с господином Вдовиным и господином Степаненко ноги в руки и кинулись вам вдогонку. Нашли в тридцати верстах ниже прииска пещерку неприметную, да там и затаились. И вот, третьего дня, рано поутру увидал я посреди речки «оморочку»[41]. А надо сказать, что оптика у меня высшего качества, вот полюбуйтесь – трофейный, цейсовский. – Коллежский регистратор с гордостью продемонстрировал висевший у него на шее бинокль. – Я его с груди убитого мною японского капитана снял. Увеличивает в двадцать раз! Посмотрел я внимательно на гребца и признал в нем вашего знакомца – бородача. Все приметы сошлись. Вон он – у «Максима» валяется. Кстати, земляк ваш – крестьянин Крапивинского уезда Тульской губернии, если верить паспорту, некто Никодим Проклов Свинцов. Не слыхали про такого?

– Не доводилось.

– И я до сего дня не слыхал. Однако продолжу. Поплыли мы по-тихому за господином Свинцовым, плыли, плыли, аккуратненько, осторожно, держась в версте-двух от него, вдоль берега, в кривунах прячась, плыли и наконец приплыли. Сегодня ночью увидали на бережке костерок. Лодочку нашу мы чуть выше по течению спрятали, а сами, как и вы, только что берегом пробрались. Спрятались на горе и просидели там до утра. А утром нам картина-то и открылась: Свинцов с пулеметом, неподалеку еще двое господ с мосинскими драгунками, а на вон том островке – четвертый. Мы разговоры с ними разговаривать не стали, а рассредоточились, прицелились и по моей команде дали залп. Но первым залпом всех поубивать не удалось – их четверо, нас трое, да еще Вдовин не попал, поэтому и нарвался на ответную пулю. Потом еще немного постреляли, я того, кто на островке был, укокошил, а Степаненко – вон того голубчика подстрелил, – Колмаков указал на паренька лет двадцати, который сидел, прислонившись спиной к валуну. – Он уже не жилец, Федор Андреевич своей пулей внутренности у него повредил, он кровью харкает и скоро кончится. Я его немного порасспрашивал. Пришли они с Рохлиным, он его под прозвищем Литвин знал, действительно из Черняева, в Зее-Пристани у надежного человека взяли пулемет – его туда кто-то из пароходной прислуги доставил, а Свинцов эту доставку контролировал, вот почему он на пароходе плыл, а не на лошадях вместе с остальными ехал. Хотели вас в крупу покрошить и золотишко забрать.

– А кто же этот Литвин? – нетерпеливо спросил Тараканов.

– Парень не знает. Он наш, благовещенский, я его помню, он в позапрошлом году судился за кражу. Был в компании некоего Гутора, вон он – на островке валяется, он его с Литвином и свел. В Москву прибудете, посмотрите по картотеке, может, кто под этой кличкой и отыщется. Пойдем, я тебе его покажу.

Давид Абрамович лежал у самой кромки реки, раскинув руки и уставившись невидящим взглядом прямо на солнце. Осип Григорьевич постоял над ним с минуту, а потом закрыл поверженному врагу глаза. Колмаков достал папиросы. Закурили.

– Много золота на лодках? – спросил начальник сыскного отделения.

– Одиннадцать пудов.

– Ого! Получается, что мы Верхне-Амурской компании двести двадцать тысяч сберегли. Надобно с ними поговорить насчет премии. Кстати, о деньгах. – Коллежский регистратор огляделся по сторонам и, хотя рядом никого не было, стал говорить совсем тихо: – Мы при Литвине-Рохлине две тысячи восемьсот рублей нашли, не боись, не «катями», другими билетами. Тысячу я Вдовину отдам на поправку здоровья, у него, кажись, кость задета, тысячу мы промеж себя в отделении поделим, согласно трудам и заслугам, еще пятьсот на розыскные расходы пущу, ну а триста – тебе, не ехать же тебе домой в третьем классе.

Осип Григорьевич хотел поначалу отказаться, но, вспомнив про Настю, передумал:

– Лука, а где в Благовещенске можно хороших мехов достать?

Колмаков улыбнулся и подмигнул:

– Сделаем!

Личность Рохлина-Литвина так и не была установлена, Копытин о своих старых грехах тоже так и не рассказал.

Судили шайку в мае 1914 года в Варшавском окружном суде.

Володко в обвинительном акте значилась свидетелем. Шабельский сдержал слово и отпустил ее из-под стражи на станции Вержболово. Восемь месяцев, проведенных во французской тюрьме, не прошли для Эмилии даром. На дровах в тюрьме экономили еще больше, чем в первоклассных гостиницах, она сильно мерзла, начала кашлять. Сразу по возвращении в Благовещенск ее осмотрел приглашенный папенькой врач и констатировал чахотку. От поездки на заграничные курорты она категорически отказалась. В суд Эмилия Володко прибыть не смогла по состоянию здоровья. Стороны признали причину ее неявки уважительной и приняли решение прочитать ее показания.

Дунаевский, Левальд и Иван Копытин получили по 10 лет каторги, другие участники шайки из числа наиболее крупных сбытчиков – от 2 до 6 лет. Несколько человек, в том числе околоточный надзиратель Гуль, были оправданы. Остальные подсудимые были приговорены судом к заключению в тюрьму на разные сроки. Приговором окружного суда остались недовольны как некоторые обвиняемые, так и прокуратура. И защита, и прокурор апеллировали в судебную палату, где дело разбиралось вторично в мае 1915 года. Эмилия и в это заседание прибыть не могла, она уже три месяца как лежала на благовещенском кладбище.

За раскрытие шайки миллионера-фальшивомонетчика Кунцевич высочайшим приказом от 1 декабря 1913 года был удостоен подарка по чину.

Тараканов получил премию в 100 рублей.

Колмаков за проявленные при открытии шайки фальшивомонетчиков рвение, храбрость и сообразительность, а также за то, что сотрудничал со столичными сыщиками через голову своего начальства, был уволен от должности и причислен к губернскому правлению. С большим трудом ему удалось добиться места пристава четвертого стана Амурского уезда.