Незнакомец в зеркале - Сидни Шелдон

Джилл стояла, глядя на его разрушенное тело, и думала: «Я не могу помочь тебе. Тебе не следует жить в таком виде. Лучше умереть!»

Эта мысль стала овладевать сознанием Джилл.

Газеты публиковали рассказы о том, как жены освобождали от страданий своих неизлечимо больных мужей. Даже кто-то из врачей признавался, что намеренно позволил умереть определенным больным. Эвтаназия – так это называлось. Умерщвление из сострадания. Но Джилл знала, что это можно назвать и убийством, даже если в Тоби больше нет ничего живого, кроме этих проклятых глаз, которые неотступно следят за ней.

В последующие недели Джилл совершенно не выходила из дома. Большую часть времени она проводила, запершись у себя в спальне.

Ее головные боли возобновились, и она не находила облегчения.

В газетах и журналах печатались волнующие повествования о парализованном суперкумире и его преданной жене, которая однажды уже вернула его к жизни. Везде активно обсуждался вопрос о том, сможет ли Джилл повторить чудо. Но она знала, что никаких чудес больше не будет. Тоби никогда не выздоровеет.

«Двадцать лет!..» – сказал доктор Каплан. А там, за стенами этого дома, ее ждет Дэвид. Ей необходимо найти способ, как бежать из своей тюрьмы.

Это началось в сумрачное, ненастное воскресенье. Утром пошел дождь и зарядил на весь день, стуча по крыше и в окна дома, пока Джилл не стало казаться, что она сейчас сойдет с ума. Она читала у себя в спальне, пытаясь отключиться от настырного стука дождя, когда к ней вошла ночная сиделка. Ее звали Ингрид Джонсон. Она была в накрахмаленной одежде и выглядела строго.

– Горелка наверху не работает, – объявила Ингрид. – Мне придется спуститься в кухню, чтобы приготовить обед для мистера Темпла. Не побудете ли вы с ним несколько минут?

Джилл почувствовала неодобрение в голосе сиделки. Той казалось странным, что жена совсем не подходит к постели больного мужа.

– Я присмотрю за ним, – пообещала Джилл.

Она отложила книгу и пошла по коридору к комнате Тоби. Как только Джилл вошла, ей в ноздри ударил знакомый тяжелый запах болезни. В тот же миг на нее нахлынули воспоминания о тех долгих, страшных месяцах, когда она боролась за жизнь Тоби.

Под головой у Тоби была большая подушка. Когда он увидел входящую Джилл, его глаза вдруг ожили, посылая ей отчаянные сигналы. «Где ты была? Почему не приходила ко мне? Ты мне нужна. Помоги мне!» Казалось, у его глаз есть голос. Джилл посмотрела на это отвратительное скрюченное тело, на эту ухмыляющуюся маску смерти и почувствовала дурноту. «Ты никогда уже не поправишься, будь ты проклят! Ты должен умереть! Я хочу, чтобы ты умер!»

Продолжая смотреть на Тоби, Джилл увидела, что выражение глаз у него меняется. В них отразились шок, неверие, а потом они стали наливаться такой ненавистью, такой лютой злобой, что Джилл невольно отступила на шаг от кровати. Она поняла, что произошло. Она высказала свои мысли вслух.

Джилл повернулась и опрометью бросилась вон из комнаты.

Утром дождь прекратился. Из подвала принесли старое кресло-каталку для Тоби. Дневная сиделка Френсис Гордон повезла Тоби в сад, чтобы он мог побыть на солнце. Джилл было слышно, как кресло везут по коридору к лифту. Она подождала несколько минут, потом спустилась вниз. Проходя мимо библиотеки, она услышала звонок телефона. Звонил Дэвид из Вашингтона.

– Как ты сегодня? – его голос звучал тепло и заботливо.

Она никогда еще не была так рада слышать его.

– Хорошо, Дэвид.

– Я хотел бы, чтобы ты была со мной, дорогая.

– Я тоже. Я так люблю тебя. И хочу тебя. Хочу, чтобы ты обнимал меня, как раньше. Ох, Дэвид…

Что-то заставило ее обернуться. Тоби был в холле, пристегнутый к своему креслу, – там, где его на минутку оставила сиделка. Он смотрел на Джилл с такой ненавистью и злобой, что его взгляд действовал как физический удар. Его разум говорил с ней через глаза, кричал ей: «Я убью тебя!» Джилл в панике уронила трубку.

Она выбежала из комнаты, взбежала вверх по лестнице, все время ощущая, как ненависть Тоби гонится за ней, словно какая-то яростная злая сила. Она провела в спальне весь день, отказываясь от пищи. Она сидела в кресле в состоянии шока, снова и снова возвращаясь мыслями к тому моменту у телефона. Тоби знает. Он знает. Она никогда больше не сможет посмотреть ему в глаза.

Наконец настала ночь. Была середина мая, и воздух все еще хранил дневную жару. Джилл широко распахнула окна своей спальни, чтобы поймать хоть слабое дуновение ветерка.

В комнате Тоби дежурила сестра Галлахер. Она на цыпочках подошла к кровати взглянуть на больного. Сестра Галлахер сожалела, что не может прочитать его мысли, потому что тогда ей, возможно, удалось бы помочь бедняге. Она подоткнула вокруг него одеяло.

– А теперь вам надо поспать хорошенько, – бодро сказала она. – Я еще загляну к вам.

Никакой реакции на это не последовало. Он даже не посмотрел в ее сторону.

«Может, оно даже и лучше, что я не могу прочитать его мысли», – подумала сестра Галлахер. Она бросила на него последний взгляд и ушла в свою маленькую гостиную посмотреть какую-нибудь позднюю передачу по телевидению. Сестре Галлахер нравились теледиалоги. Она любила смотреть на рассказывающих о себе киноактерах. Это делало их совсем земными, обыкновенными, простыми людьми. Она приглушила звук, чтобы не беспокоить своего подопечного. Но Тоби Темпл и так ничего бы не услышал. Мысли его были далеко.

Дом был погружен в сон. Иногда слабые звуки уличного движения доносились с бульвара Сансет, расположенного далеко внизу. Сестра Галлахер смотрела какой-то поздний фильм. Жаль, что это не один из старых фильмов с Тоби Темплом. Было бы просто здорово видеть мистера Темпла по телевизору и знать, что он сам здесь, на расстоянии всего нескольких шагов.

В четыре часа утра сестра Галлахер задремала у телевизора.

В комнате Тоби царила глубокая тишина.

В спальне Джилл единственным звуком было тиканье часов на ночном столике возле кровати. Она крепко спала, обняв одной рукой подушку; ее обнаженное тело казалось темным на фоне белых простыней.

Джилл беспокойно заворочалась во сне и вздрогнула. Ей снилось, что она и Дэвид проводят свой медовый месяц на Аляске. Посреди бескрайней застывшей равнины их внезапно застает буря. Ледяной ветер дует в лицо, трудно дышать. Она поворачивается к Дэвиду, но его нет, он исчез. Джилл одна в этом арктическом холоде, ее душит кашель, она пытается набрать воздуха в легкие и не может. Джилл проснулась оттого, что рядом кто-то умирал от удушья. Она услышала жуткий захлебывающийся звук, как предсмертный хрип, открыла глаза и поняла, что этот звук издает ее собственное горло. Она не могла дышать. Ледяной воздух обволакивал ее, ласкал ее нагое тело, гладил ее грудь, целовал в губы, обдавая ее холодным, зловонным дыханием могилы. Сердце Джилл бешено заколотилось, она продолжала задыхаться. Ей казалось, будто ее легкие обожжены морозом. Она попыталась сесть, но на нее словно давил какой-то невидимый груз, не давая ей приподняться. Джилл понимала, что, вероятно, видит все это во сне, но в то же время слышала ужасный хрип, издаваемый ее горлом при каждой попытке вздохнуть. Она умирала. Но разве может человек умереть во время приснившегося ему кошмара? Джилл чувствовала, как холодные щупальца исследуют ее тело, забираются между ног, проникают внутрь, наполняют ее – и вдруг от страшной догадки у нее замерло сердце. Она поняла, что это Тоби. Каким-то образом это был Тоби! И волна ужаса, стремительно накатившаяся на Джилл, дала ей силы добраться до края кровати, цепляясь ногтями, судорожно дыша, борясь со смертью из последних сил души и тела. Она с трудом поднялась и рванулась к двери, чувствуя как холод преследует ее, окружает, хватает. Ее пальцы нащупали дверную ручку и повернули ее. Она выскочила в коридор, хватая ртом воздух, наполняя кислородом измученные легкие.