Линейный крейсер "Михаил Фрунзе" - Владимир Коваленко

Вероятность попадания менее процента – значит, при вперед дуриком! Плевать на встающие возле борта белочерные столбы, плевать на то, что флаг романтично изорван осколками, даже на то, что самый простой маневр может сбить пристрелку… Эти головы помнят, что любой маневр увеличивает время сближения. Время, проведенное под безответным огнем.

Ага!

Патрилос громко, уверенно провозглашает:

– А ведь они все-таки боятся. Боятся, сволочи!

На душе становится чуть легче. Ему страшно… но врагу, может быть, еще страшней. В картонных рубках крейсеров должны очень тонко осознавать уязвимость перед снарядами, всплески от которых поднимаются выше мачт.

Между тем командир заинтересовался выводом помполита.

– Отчего такое наблюдение, товарищ Патрилос? Они даже не маневрируют. Я, грешным делом, полагал, что противник нас не уважает, но душезнатец у нас вы. Разъясните.

Патрилос пожал могучими плечами.

– Не уважали бы – шли бы по наставлениям. Не верю, что у них не предусмотрено маневрирование под обстрелом! У нас, например, рекомендуют крутиться в пределах двадцати градусов. Так и по курсу идешь довольно быстро, и пристрелку все-таки сбиваешь. У них наверняка цифры другие, но схожий маневр рекомендован… А они пытаются проскочить неприятную зону скорее быстро, чем правильно. Значит, боятся так, что почти обгадились.

Лавров медленно кивнул. Что-то соображает.

– А сделаем-ка вот что…

Взялся не за микрофон – за трубку, что ведет в гнездо артиллеристов.

– Приказываю: перейти на полные залпы.

Формулировка исключает неизбежные возражения. Да,

полузалпами бить правильнее – время между залпами важно, когда противник пытается от них увернуться. Но если просто прет прямо… Залп изо всех девяти двенадцатидюймовок – гораздо внушительней. А что «Фрунзе» такой выдаст только раз в две минуты – не беда. Тем страшней. Кто был в морском бою, знает: вражеский корабль всегда стреляет слишком часто, свой – слишком редко. Наверняка в журналах итальянцев будет написано, что советский корабль в эту минуту резко усилил огонь.

В прорезь боевой рубки полный залп было видно отлично: все шесть носовых стволов дружно выдохнули багровые газы. Мгновение – и их снесло набегающим с носа ветром. Вентиляция рубки справлялась, но Лавров все равно почуял запах пороха. Все тот же, что на Кассарском плесе, при Моонзунде, на горящей в Гражданской войне Волге.

В других постах полный залп видеть не могут, но резко дернувшийся корпус доложил о ходе дел лучше, чем голос трансляции. У некоторых краснофлотцев даже находится время потрепать языком.

Вот башня номер два, она ж «Марья Федоровна». На самом верху – дальномерный пост, с которого врага пока не видать.

– Нащупали, – говорит командир башни.

В ответ – смешки. «Нащупали» – это из анекдота. Мол, моряк с линейного крейсера, что помесь крота и кролика. В бою слеп: хорошо, если врага видят те, кто на мостике, хотя сейчас и этого нет. Даже те, кто наводит орудия в цель, слышат только цифры: прицел, возвышение. Этим похожи на кротов.

Но если врага удается нащупать… вот тут и наступает очередь кроликов.

Внизу, в погребе второй носовой башни, мрачный мичман приказывает:

– Подавай особые.

Такие же облегченные фугасы, как и прочие, но тратить их на пристрелку нельзя. У них на боках надписи масляной краской. На иных – присоветованные помполитом слова. «За Пирей и Афины». «За свободную Грецию»… На других – имена погибших. Тех, с кем ты ел один хлеб и пил одно казенное вино, но кому не вернуться из похода, внезапно ставшего из дальнего, но мирного – боевым.

Третий полный залп лег удачно. Сверху отлично видно, как вздыбилась вода вокруг головного крейсера итальянцев. Корабль исчез в дыму и пене.

– Есть… – выдыхает штурман.

Пилот быстро оглянулся – сзади чисто! – и во все глаза уставился вниз. Сейчас вода осядет, из пены выкатится подбитый враг – горящий, кренящийся, тонущий…

Он показался – все тот же стремительный силуэт, раскрашенный всеми оттенками голубого, под цвет адриатической волны. Ни огня, ни дыма – даже над трубами. Разве вышел чуть в сторону.

– Есть попадание, – уверенно докладывает штурман. -На «Больцано» повреждены рули!

Не может такое оказаться всего лишь близким накрытием. Не должно!

В рубке «Фрунзе» командир тоже считал именно так. Не должно. Убедившись, что крейсер не несет на циркуляцию, что он нормально держит новый курс, командир корабля констатировал:

– Попадание… только по нервам командующего крейсерским отрядом. Решил выйти из-под огня, который ведут не по нему. Вот и славно. Пусть держит ближе к берегу, его там есть кому приветить.

Ближе к берегу – ближе к греческим восьмидюймовкам. Даже если ни один дальнобойный снаряд не попадет, свое дело они сделали: теперь «Фрунзе» предстоит стоять не против пятерых, а против двоих. Шансы растут – а то ли еще будет?

В чреве крейсера на бой тоже смотрят сверху, только не на живое море, как летчики, а на разрисованную штурманами карту. Которую надо постоянно дорисовывать. Здесь нет соленых брызг, нет пенных усов под носами идущих полным ходом кораблей. Да и сами корабли лишь засечки на линиях пройденного пути. При засечках отметки. Здесь открыт огонь. Здесь перешли на полные залпы. Здесь – излом линии: отвернул «Больцано» и крейсера, что держатся ему в кильватер.

На карте видно то, что из кабины самолета разглядеть трудновато. Вот пролив пересекают две черты: сектор обстрела береговой батареи. Итальянцы к нему приближаются – с каждой новой отметкой, с каждым новым сотрясением корпуса.

Дальше в сторону Салоник отмечена зона маневрирования «Фрунзе». Он уже здесь, и не должен отсюда уходить, чтобы противник оставался под огнем с берега. Если враг отойдет дальше – не добьет до советского корабля. Ринется на сближение – попадет в очень неприятную для себя зону: на то расстояние, при котором снаряды «Фрунзе» уже будут пробивать чужую броню насквозь, а итальянские – еще нет.

Правда, здесь расчет – на привычных трусоватых макаронников. А они сегодня что-то хороши. Волей-неволей вспомнишь, как шел на финскую столицу советский Балтийский флот. Сквозь огонь, теряя корабли… Неотвратимо.