Портрет кавалера в голубом камзоле - Наталья Солнцева

– Ваших артистов, – с подчеркнутым сарказмом повторил следователь. – Будто бы вы их купили! Это живые люди, господин Зубов! Правда, не все…

У следователя было скверно на душе. Голова раскалывалась после вчерашнего празднования годовщины семейной жизни, будь она неладна. Дочка замуж собралась, а ей всего-то восемнадцать! Денег едва хватает дотянуть от зарплаты до зарплаты. На службе завал. Куча нераскрытых дел, оперативники с ног сбились. Здесь, в этом чертовом театре, – полный отстой. Третья смерть в одном коллективе, и никаких зацепок. Чего доброго, начальство заартачится и заставит искать черную кошку в темной комнате…

– Странно, что Бузеева сделала себе укол в плечо, – с досадой произнес он.

– Почему странно?

– Обычно наркоманы колют в вену…

– Она не была наркоманкой, – угрюмо сказал Зубов. – Неужели нельзя провести экспертизу?

– Проведем, – кивнул следователь. – Хотя вы правы. Похоже, раньше погибшая не принимала наркотических средств…

– Что же вы мне голову морочите?

– Я пытаюсь установить истину.

Зубов горько рассмеялся. Этот человек, до мозга костей пропитанный формализмом, говорит об истине! Существует ли вообще универсальная, единая для всех истина? Или ее поиски – очередная погоня за тенью?

– Чем я вас так развеселил? – прищурился следователь.

– Это нервное… не придавайте значения…

– Вы нервничаете?

– А вы бы радовались на моем месте? Дело, которому я собирался посвятить жизнь, рассыпалось в прах… Женщина, которую я любил, мертва…

Он спохватился и замолчал, сжав губы и глядя в окно на покрытое инеем дерево. Ветви старой липы сплетались в причудливом узоре. Столь же причудливо порой сплетаются судьбы людей…

– У вас есть серьезный доходный бизнес. Зачем вам понадобился театр? – с любопытством спросил следователь.

– Для души… Не все же деньгами мерить. Деньги что? Бумага…

– Без этой, как вы изволили выразиться, бумаги, нынче шагу не ступишь.

– Я зарабатываю достаточно, чтобы часть прибыли тратить на любимое занятие. Я мечтал создать театр, где…

«…блистала бы одна звезда!» – чуть не проговорился Зубов. И на ходу изменил окончание фразы:

– …иногда нашлась бы и для меня маленькая роль. Мне надоело быть Зубовым. Какое наслаждение выйти на сцену в совершенно иной ипостаси! Гамлетом, например… или королем Лиром…

– В вас пропадает талант артиста? – скептически усмехнулся следователь.

– В каждом из нас пропадает нереализованный гений.

– Ну, это все философия… Скажите лучше, зачем Бузеева положила себе на грудь бутафорскую змею?

– Разве вам не ответили на этот вопрос? Вы ведь не мне первому его задаете?

– Меня интересует ваше мнение.

– Думаю, это остаточное явление…

– Не понял?

– Синдром Шекспира, – неохотно объяснил Зубов. – Бузеева репетировала Хармиану, – служанку Клеопатры. А та, если помните, умерла от укуса змеи. По ходу пьесы верные прислужницы последовали за своей госпожой. Вероятно, актриса прихватила змею из театра.

– Хотите сказать, что укол – своеобразная имитация змеиного укуса?

– Да…

– Значит, Бузеева заранее готовилась покончить с собой?

Зубов пожал плечами.

– Вы требуете от меня невозможного. Откуда мне знать, какие мысли зреют в чужих мозгах?

Примерно так же истолковали поступок Бузеевой ее коллеги по цеху. Артисты – народ впечатлительный, склонный к экзальтации и душевному надрыву. Их мотивации связаны в большей степени с подсознательным, иррациональным.

– Вам не кажется, что наметилась опасная тенденция? – сказал следователь. – Я бы посоветовал закрыть театр…

Зубов не помнил, как сел в свой «Лексус» и вырулил с парковочной площадки на шоссе. Закрыть театр? Следователь прав. Он и сам об этом подумывал. Всему рано или поздно приходит конец, – и бизнесу, и мечтам, и любви. Конец неотвратим, как закат солнца и наступление ночи…

Он вспомнил так и не сыгранную роль Антония, улыбающееся лицо Полины на стене вестибюля… горький запах цветов…

– Раз умерла она, мне жить – бесчестье.

Я малодушием гневлю богов…

Зубов бормотал слова из пьесы, будучи уже не главой инвестиционной компании, а побежденным римским полководцем: поверженным не Цезарем, а коварной судьбой. Знал ли Антоний, какой финал ожидает его? И можно ли обмануть фатум?

Антоний за рулем серебристого внедорожника был призраком во плоти. Он несся по запруженным улицам, игнорируя светофоры и дорожную разметку. Ничто и никто не остановил бы его сейчас. Он мчался навстречу своей смерти. А та… бежала от него.

Все еще живой и невредимый, он оказался в промзоне, – чтобы умереть в одиночку. Здесь, среди кирпичных и бетонных строений с грязными окнами, он никого не потянет с собой за черту света и тьмы…

Серебристый «лексус» скользил между унылых заборов, словно железный конь, неся своего седока туда, где в золотистом мареве звала его египетская царица…

– Разлучены с тобой мы ненадолго, Клеопатра.

Я вслед спешу, чтоб выплакать прощенье…

С этими словами Зубов-Антоний резко прибавил газу, – впереди маячила серая полоса бетонного ограждения. Серебряный конь рванул, набирая скорость. Белый снег ударил в глаза седоку…

Автомобиль резко клюнул носом, словно под колесами разверзлась бездна… его подбросило, закрути – ло… удар… оглушительный грохот… темнота…

* * *

Глория стояла лицом к шкафу, закрыв глаза…

– Что с вами? – недовольно спросил Сатин.

И поскольку она не отвечала, банкир обратился с тем же вопросом к Лаврову:

– Что с ней?

Тот молча покачал головой, – не мешайте, мол, господин хороший. Сами условие поставили, имейте терпение.

Между тем Глория, как завороженная, созерцала странную и пугающую картину: безумный человек ерзал на золотом стуле под балдахином, перебирая пальцами свалявшуюся бороденку… в палате с низкими сводами теплилась свеча… вокруг переливались разными цветами драгоценные каменья…

Черноволосая дама в кокетливой шляпке – явно из другой эпохи – безмятежно улыбалась, спускаясь по мраморной лестнице, поддерживая изящной ручкой подол шелкового платья…

– Здесь царь… – вымолвила Глория, не узнавая своего охрипшего голоса. – И женщина… француженка…

«Я присутствую на сеансе горячечного бреда, – со стыдом вынужден был признать Лавров. – Сатин вызовет охрану, выбросит нас за дверь и будет прав. Такого позора мне еще испытывать не приходилось…»