Сказки старой Англии - Редьярд Киплинг

Гарри, король английский,

покинул столицу и двор,

Он держит путь в Саутгемптон,

он мчится во весь опор.

Спешит он в гавань проверить —

пришла ли уже назад

Его «Неприступная Мэри»,

и как за ней приглядят.

Никто из придворных не ведал,

куда направился он,

И лишь один Лорд Арундель

был в тайну посвящен.

В старом камзоле, в потертых штанах

король покинул дворец,

Сверху прикрывшись грубым плащом,

словно простой писец.

Он в Хэмелл успел до прилива

и полюбоваться мог,

Как «Неприступную Мэри»

на зиму ставят в док.

И мачты, и снасти – все было при ней,

и новенький такелаж;

И тут корабельщики жадной толпой

ринулись на абордаж.

Они срубили грот-мачту

из лучшей в мире сосны —

Списали все на погоду:

мол, бури были сильны.

Они распилили мачту,

чтоб растащить по домам

И сделать кровати женам своим,

и дочкам, и сыновьям.

Один известный мошенник,

по имени Слингавей,

Забрался в камбуз и ну вопить:

«Эй, братцы, сюда, живей!

Вот ведь беда-то: ужасный шторм,

что мачту с палубы смёл,

Унес все чашки и плошки,

и этот медный котел!»

Напялив на голову котел,

он вылез, довольный собой,

А прочие кинулись в кубрик

поживы искать даровой.

Лишь йомен один, Боб Бригандин,

чужим добром не прельстясь,

Схватил мошенника за грудки —

и бросил прямо в грязь.

«И я брал гвозди, пеньку и лес,

и я не безгрешен сам,

И я надувал таможню —

но грабить казну не дам!

Нет в нашем деле чистых рук,

но помни, негодяй:

Всему на свете мера есть —

воруй, но меру знай!»

«Спасибо, йомен», – сказал король,

откинув капюшон,

Достал из-за пазухи свисток

и трижды свистнул он.

Тут подоспел Лорд Арундель,

за ним скакали вслед

Почтенный мэр Саутгемптона

и весь городской совет.

С чашками, ложками, плошками

выволокли на бак

Всех остальных мошенников —

и привязали так.

Но пожалел милосердный король

их малых чад и жен,

Дать приказал Слингавею плетей,

а прочим – убраться вон.

Потом подозвал Бригандина

король – и без лишних слов

Йомена он назначил

смотрителем всех судов.

«Нет в вашем деле чистых рук,

но помни всякий раз:

Берешь – бери, да меру знай!

Вот мой тебе наказ».

Храни Господь корабли в портах

и те, что в морской дали:

«Фортуну», «Бристоль» и «Благодать»,

и прочие корабли,

И «Неприступную Мэри»,

и весь королевский флот,

И Гарри, который мир наш хранит

и меру во всем блюдет!

Перевод М. Бородицкой

Перевод Г. Кружкова

Дорога через лес

Эту дорогу закрыли

Семьдесят лет назад.

Ветры шумели, дожди шелестели —

Даже внимательный взгляд

Нынче приметит едва ли,

Где проходила она,

Вереском, терном, подлеском упорным

Скрыта и погребена.

Только лесник, допоздна

В чаще бродя, словно леший,

Вспомнит о той дороге лесной,

Скрытой в глуши непроезжей.

Если же теплый вечер

В глушь заведет вас, где

Шепчутся ели и плещут форели

В сонной озерной воде,

Где, прошуршав сквозь осоку,

Выдра выдренку свистит, —

Вдруг вам почудится неподалеку

Цокот летящих копыт.

Куст придорожный прошелестит,

Юбкой мелькнувшей задет:

Что это значит? И кто это скачет

Там, где дороги нет?

Вот уже семьдесят лет…

Перевод М. Бородицкой

В то время, как Дан мастерил свой корабль, Уна упросила миссис Винси, жену фермера, живущего в «Липках», научить ее доить коров. Летом миссис Винси доит прямо на пастбище, и это совсем не то, что дойка в коровнике: ведь пока буренки к тебе не привыкнут, они ни за что не будут стоять на месте. Но недели через три Уна приспособилась выдаивать Рыжуху и куцерогую Китти досуха, и руки у нее уже так не ломило в запястьях, как было вначале. Она показала Дану свое уменье, но дойка его как-то не увлекла; так что Уна предпочла ходить на луг одна, проводя там многие часы вместе с рассудительной и спокойной миссис Винси. Каждый вечер она спешила к «Липкам», доставала там свою скамеечку, спрятанную в папоротнике возле поваленного дуба, и принималась за работу, поставив ведро между колен и прижавшись щекой к теплому коровьему боку. Часто случалось, что миссис Винси в это время доила на другой стороне пастбища норовистую Пэнси и возвращалась, лишь когда было пора процеживать молоко и сливать его в бидоны.

Как-то раз во время дойки куцерогая взмахнула хвостом и попала Уне прямо по уху.

– Ах ты, свинья! – воскликнула Уна, чуть не плача, ведь удар коровьим хвостом не подарочек.

– А почему бы тебе, детка, не подвязать ей хвост? – раздался чей-то голос за спиной.

– Я собиралась, но сегодня столько мух, что я не хотела мешать Китти обороняться – и вот как она мне отплатила! – Уна обернулась, ожидая увидеть Пака, но вместо этого увидела кудрявую девушку ненамного выше себя, но явно старше, одетую в диковинный костюм для верховой езды – бледно-лиловый, с высокой талией, стоячим воротником и пелериной. Девушка была подпоясана ремнем со стальной пряжкой, и еще на ней был желтый бархатный берет и желтовато-коричневые перчатки, а в руке – настоящий охотничий хлыст. Она была бледна лицом, но на щеках ее горели два румяных пятна и говорила она, слегка задыхаясь в конце каждой фразы, как будто бы запыхалась.

– Неплохо у тебя получается, – улыбнулась девушка, показав ряд маленьких жемчужных зубов.

– А вы умеете доить? – спросила Уна и тут же зарделась, услышав знакомый смешок Пака.