Роковая дама треф - Елена Арсеньева

Он не договорил, и Ангелину обожгла мгновенная мысль, чтокрик его мог быть не услышан, не понят… И тут почти тотчас же невдалекепослышались торопливые шаги, голос Никиты:

– Ангелина! Где ты?!

– Молчать! – прохрипел Моршан, и ледяное дуло уткнулось вгорло Ангелины. – Молчать, стоять, не то – смерть!

Ангелина не увидела, но почувствовала, как Меркурийрванулся… потом резко, длинно просвистела сабля, и горячие капли обожгли рукуАнгелины.

«Слезы?» – подумала она, но острый, пряный запах крови вдругударил в ноздри, тошнота подкатила к горлу… и никогда, даже впоследствии, немогла Ангелина распознать наверняка, явью или кошмаром помраченного рассудкабыло то, что она увидела в следующее мгновение.

…Из густой тени забора выкатился какой-то круглый предмет…тускло блеснули остекленевшие глаза и оскаленные в предсмертном крике зубы, апотом, потом, о господи… обезглавленный Меркурий рванулся на яркий лунный свет,воздев руки, словно взывая о помощи, сделал три неверных шага… и упал, успев имертвый предупредить об опасности товарищей.

Ангелина еще успела услышать стук его тела, тяжелоповалившегося на деревянные мостки, и этот гул слился в ее ушах с многоголосымкриком ужаса, в котором ей слышался голос Никиты, голос Дружинина… Всезамелькало в ее глазах, шар взмыл, заслоняя собою луну, наполняясьослепительным белым сиянием… а потом земля и небо поменялись местами, и дляАнгелины настала темная, беспросветная ночь долгого беспамятства.

– …Меркурий!

Анжель не знала, откуда взялось это имя, однако сейчас,наяву, ожил полузабытый призрак: человек с отрубленной головой выходитдеревянной поступью на яркий лунный свет, взмахнув руками, выходит, словно предупреждаяо чем-то, – и тяжело падает, а над ним – такое прежде не снилось Анжель, носейчас она видела и это! – белый, лунный и светящийся, взмывал в сине-черныенебеса воздушный шар.

Она зажмурилась на миг, затем повернулась к старой графине,которая побелела, казалось, еще больше, если такое вообще было возможно.Несколько мгновений Анжель пристально смотрела на нее, а потом вдруг выговориланепослушными губами еще одно почему-то знакомое имя:

– Мадам Жизель?..

И та отозвалась как эхо:

– Ангелина?..

И ее словно бы закружило-завертело в неистовом водоворотевоспоминаний, и какое-то мгновение она ощущала в себе две разные жизни, дверазные сущности – Анжель и Ангелину; они как бы стояли друг против друга, сревнивым любопытством вглядываясь в лица, придирчиво выискивая малейшеесходство и различие, и каждая страстно убеждена была в том, что она, именно она– лучшая, истинная, единственная! Это было жуткое, раздирающее душу ощущение…Анжель прижала ладони к лицу, пытаясь вспомнить… и качнулась, едва не упала,когда в ее сознании Ангелина и Анжель вдруг кинулись друг к другу, словно векне видевшиеся сестры-близнецы… и она открыла глаза, с ужасом глядя на мир,воцарившийся вокруг нее по злой воле мадам Жизель и Фабьена.

Теперь она помнила все, что было с Ангелиной до тогомгновения, как та лишилась сознания на задворках дружининских мастерских;теперь она помнила все, что происходило с Анжель с того мгновения, как онаосознала себя беженкой и женою Фабьена. Она не помнила, не знала ответа лишь наодин свой постоянный вопрос, и сейчас выкрикнула его в лживое, как эти румяна,изморщиненное лицо мадам Жизель:

– Почему?! Зачем вы это сделали?!

Ангелина боялась, что та отмолчится или опять наплететкакой-нибудь невнятицы, разгадывая которую запутаешься, как муха в паутине, нонет: черные, все еще яркие и выразительные глаза графини де Лоран… илид’Армонти?.. сверкнули такой торжествующей ненавистью, что Ангелина похолодела,поняла, что сейчас ей все откроется.

Обеих била дрожь: одну – от потрясения, другую – от ледяныхтисков мокрой одежды, но мадам Жизель, казалось, забыла о ноябрьской стуже, отом, что промокла насквозь: ее согревала жажда мести.

– Будь моя воля, я сожгла бы тебя живьем на глазах у твоихбезумных деда с бабкою! Впрочем, надеюсь, что они и так будто на раскаленнойсковородке подскакивают, вспоминая о тебе! Ведь они получили письмо о том, чтоты решила сбежать с Фабьеном, ибо влюблена в него и уверена, что на твой брак ссоплеменником Наполеона согласия дано не будет.

– Я не писала никакого… – пролепетала Ангелина – и осеклась.

Так вот откуда началась липкая нить лжи, опутавшая ее, какбудто коконом! При этом сама мысль о страстной любви к Фабьену показалась ейтакой нелепой, что она лишь плечами пожала. И тут же заныло сердце от жалости кстарому князю и княгине. Какой позор навалился на них в лихую годину войны!Сколько же они слез пролили, как настрадались! Ну ничего, скоро, скоро, совсемскоро Ангелина вернется и утешит их.

– Это придумал Фабьен, – со слезами на глазах выдохнуламадам Жизель. – Мой несчастный сын, он сгорал по тебе, он был одержим тобою, онистинно любил тебя, даже больную, даже безумную, даже ничего не соображающую,ибо ты была именно такой, когда Моршан принес тебя в наш дом.

– Мор-ша-ан… – с ненавистью прошипела Ангелина, и мадамЖизель выплюнула ехидный смешок:

– Ты и его вспомнила? И… комнату со стеклянной стеной?

– Вспомнила, – глухо проговорила Ангелина. – И вам припомню,мадам Жизель!

– Нет, – медленно покачала та растрепанной головою, идлинные черные пряди, словно змеи, засновали по ее плечам и груди. – Мое имя –графиня Гизелла д’Армонти.

– Ну хоть это правда! – кивнула Ангелина. – А сына вашегодействительно звали Фабьен? Или это – тоже ложь?

Губы графини растянулись в лютой гримасе, даже клыкиобнажились, словно у волчицы, готовой перервать жертве горло.

– Его звали так же, как отца: Сильвестр-Фабьен-Жозеф. Также, как его отца! – Она сорвалась на крик. – О, это рок, это рок! Какая злаясила измыслила, чтобы мать погубила моего несчастного, обожаемого брата, а дочь– его сына? О небо, почему даешь надо мною такую власть этому проклятому роду?

Отчаяние графини д’Армонти было столь велико, что казалосьнаигранным.

– Ага! – радостно воскликнула Ангелина. – Я так и знала, чтовы и сейчас лжете! Значит, Фабьен – вовсе не сын ваш, а племянник!