Путь русского офицера - Антон Деникин

* * *

В 1911 г. полк участвовал в царских маневрах под Киевом. Для меня это был второй подобный случай: первый раз мне довелось, в качестве командира роты, принять участие в царских маневрах Варшавского округа в 1903 году.

1 сентября маневры закончились. Государь объезжал войска, оставшиеся в том положении, где их застал «отбой». Я был свидетелем того энтузиазма, почти мистического, который повсюду вызывало появление царя. Он проявлялся и в громких безостановочных криках «ура», и в лихорадочном блеске глаз, и в дрожании ружей, взятых «на караул», и в каких-то необъяснимых флюидах, пронизывавших офицеров, генералов и солдат – «народ в шинелях».

Тот самый народ, который через несколько всего лет с непостижимой жестокостью обрушился на все, имеющее отношение к царской семье, и допустивший ее страшное убийство.

Утром 2 сентября войска двинулись к сборному пункту для царского смотра. Мой полк, как старший по номеру в округе (17-й), должен был первым проходить перед государем церемониальным маршем; от него же назначена была почетная стража – офицер, унтер-офицер и солдат,– лично представлявшиеся царю. Это было целое событие в жизни полка, вызвавшее задолго много волнений при выборе, экипировке и подготовке почетной стражи.

Как только мы прибыли на сборный пункт, нас ошеломила весть, распространившаяся, как молния: вчера вечером в Киевском театре на торжественном представлении, в присутствии государя, революционер Богров выстрелом из револьвера тяжело ранил главу правительства П. А. Столыпина… В городе – волнение. Ночью три казачьих полка из состава маневрировавших войск спешно посланы были в Киев для предотвращения ожидавшегося еврейского погрома, так как Богров был еврей.

Настроение офицерства, относившегося в огромном большинстве с сочувствием и к личности и к политике Столыпина, сильно понизилось. Солдатская же масса, не разбиравшаяся в таких вопросах, отнеслась к событию довольно равнодушно, ее больше волновал вопрос – состоится ли смотр. Он состоялся.

В течение нескольких часов войска проходили перед государем и величественная картина этого парада захватывала всех. Опять, как всегда, войска были объяты высоким подъемом, и присутствие царя вызывало восторженное волнение.

Это было через шесть лет после первой революции и за шесть лет до второй… Тогда еще настроение армии было вполне лояльным и благоприятным монархии, его легко было бы поддержать и дальше, если б не ряд последовавших роковых обстоятельств и роковых ошибок, перевернувших вверх дном всю народную психологию и уронивших престиж власти и династии.

Об этом я расскажу подробно дальше.

Накануне еще военные начальники, до командиров полков включительно, получили приглашения на 2 сентября к «высочайшему обеду» в Киевском дворце. Было известно, что Столыпин умирает в киевском госпитале, и мы предполагали, что парадный обед будет отменен. Но, против ожидания, вся программа пребывания царской семьи в Киеве – приемы, смотры, обеды – осталась без изменения.

Сведенные столы были накрыты в нескольких залах.

Обед проходил в чинном и несколько пониженном настроении. Музыки не было, все говорили не громко. За нашим столом (вероятно, и за всеми другими) разговор шел исключительно о преступлении Богрова. Высказывалось вполголоса опасение, что заговорщики, быть может, метили выше…

В зале, где находился государь, его гость – румынский королевич и высший генералитет, обычный ритуал: командующий войсками округа, генерал Иванов, сказал краткое приветствие от имени армии; государь ответил несколькими словами и провозгласил тост за королевича, встреченный молча, одним вставанием.

Обед окончился. Нас пригласили в сад, где на маленьких столиках сервирован был черный кофе. Царь обходил столики, вступая в разговор с приглашенными. Подошел ко мне. Третий раз в жизни мне довелось беседовать с ним[79]. Государь, без всякого сомнения, человек застенчивый, вне привычной среды, видимо, затруднялся в выборе тем для разговоров. Со мной он говорил о последнем дне маневров, об укреплениях, которые возвел мой полк на своей позиции и на которые он обратил внимание. Ясно было, что он хотел сказать приятное и полку и командиру.

Пошел дальше. Около него образовывались небольшие группы офицеров, к которым подходил и я. Все чего-то ждали, всем хотелось что-то запомнить. Но я слышал все такие же шаблонные, незначащие разговоры… Мертвящий этикет, окружающие его натянутые придворные и собственная застенчивость мешали царю подойти ближе к военной среде, узнать, чем она дышит, сказать такое слово, которое запало бы в душу… К той среде, которая, по традиции, по атавизму и пиетету к его личности – особенно чутко относилась к тому, что он говорит, и к тому, что про него говорят.

Это была моя последняя встреча с государем. Никогда больше мне его видеть не пришлось.

* * *

Трагична судьба Столыпина. Глубокий патриот, сильный, умный и властный человек – он с малой кровью и без потрясения государственных основ ликвидировал первую революцию и водворил в стране спокойствие. Связавший свою судьбу с Государственной думой, он вынужден был распустить первые ее два состава, ведшие страну прямым путем к революции. Сторонник представительного строя, он нарушил основные законы, введя новый выборный закон 3 июня 1907 г., установивший цензовый характер представительства, в сущности, для спасения самой идеи парламента, которой тогда грозило упразднение.

Добившись проведения в жизнь аграрной реформы, путем выхода крестьян из общин и закрепления за ними в собственность участков земли, реформы, которая, в случае ее завершения, при условии упразднения затем сословной обособленности крестьян[80], разрешила бы самый больной и острый социальный вопрос старой России[81] – Столыпин имел против себя и радикальные круги, требовавшие немедленного отчуждения всех помещичьих земель в пользу крестьян, и славянофильские и дворянские круги, стоявшие за общину.

Столыпин искренно искал сотрудничества с его правительством общественных элементов, но встретил непонимание и отказ: со стороны радикальной демократии, требовавшей перехода всей власти к ней; со стороны умеренно правой, заявлявшей, что правительство бессильно, будучи связано «закулисными темными силами»…

Слева Столыпина считали реакционером, справа (придворные круги, правый сектор Государственного совета, объединенное дворянство) – опасным революционером. Есть просто что-то провиденциальное в том факте, что Столыпина убил член революционной боевой организации, состоявший одновременно на службе в Охранном отделении (русская секретная полиция).